Эпштейна раздирали сомнения, но совсем другого рода. Он позволил Мудроу увлечься делом и дернул за крючок раньше, чем рыбка попалась.
— Детали потом. Твой план, конечно, лучше, но, когда съездишь к Бауманну, ты его усовершенствуешь. Самое главное сейчас — поехать в Вермонт и заставить Бауманна работать на нас. И ты это сделаешь. Сколько это займет? Два дня? Три? Рите передай привет.
Глава 11
Каждый человек чего-то боится. Даже закаленные в боях военачальники — люди, постоянно посылающие других на смерть, видевшие изувеченные тела от бомб, руки и ноги, которые валяются рядом с туловищем, люди, пережившие все это и привыкшие обедать среди этой бойни, — они тоже боятся и прячут свой страх от боевых товарищей. Тот страх, который не может отвлечь их от мыслей о собственной смерти.
Стенли Мудроу не составлял исключения. Он тоже был уязвим, но, как ни странно, страх, который испытывал он, не имел ничего общего с опасностью работы в полиции. Он не боялся безумного убийцы, который идет прямо на него, размахивая ножом. Он не боялся черного борца за права негров, всаживающего пулю за пулей в его неподвижное тело. Даже пожары, внезапные и беспощадные, когда полицейские должны эвакуировать жильцов, — истинный кошмар для всякого, кто представляет, с какой скоростью распространяется огонь, — не пугали Мудроу. Он был на десятках пожаров, несколько раз получал ожоги, правда легкие, и без колебаний снова входил в горящий дом.
Нет, по счастью, его страхи не были связаны с его работой. Как и большинство из нас, Мудроу владел своими эмоциями. Однако случалось, что ему тоже приходилось с ними бороться, как и нам. Это бывало не часто. Например, когда приходилось заниматься вербовкой и ехать для этого в другой город. Дело было в том, что Мудроу ненавидел самолеты. Проблемы для него возникали не при посадке и не в воздухе. Самыми ужасными были последние секунды перед взлетом. Когда самолет медленно выкатывался на взлетную полосу, а моторы начинали оглушительно реветь, пот прошибал Стенли Мудроу, низвергаясь чуть ли не струями и оставляя огромные темные пятна на его коричневом пиджаке. Затем, когда самолет совершал рывок, сержант что есть сил хватался руками за подлокотники, пытаясь удержаться в кресле. Он знал, что это бесполезно и что, как только машина оторвется от земли, она накренится именно на тот бок, где сидит он, болтаясь в кресле, как игральная кость в руке игрока-недоумка. Так что час, который Мудроу проторчал в зале ожидания, был разминкой перед серьезной выпивкой на борту.
Полное отсутствие энтузиазма в сочетании со страшной головной болью — вот что такое был Мудроу, когда он предстал перед капитаном Джошуа Мак-Даугалом в управлении полиции города Бреттлборо. Капитан был лет пятидесяти, тощий, как жердь, череп хрупкий, обтянутый прозрачной кожей. Он сидел, закинув ногу на ногу, — само воплощение новоанглийской элегантности. Уголкам своих тонких бледных губ капитан позволил растянуться в улыбке, демонстрируя тем самым все свое презрение к Нью-Йорку и ньюйоркцам.
— Да, кап… Простите, лейтенант Мудроу. Чем могу служить?
— Сержант Мудроу, — поправил Стенли. Он явно не успел протрезветь.
Капитан Мак-Даугал собрал на столе бумаги и всмотрелся в мутные глаза сержанта.
— Совершенно верно. Сержант Мудроу. Чем могу служить?
— Разве вам не звонил капитан Эпштейн? Он сказал, что обо всем договорится. Насчет Френки Бауманна.
— Ах, да. Теперь вспомнил. Он, хотел, чтобы я разрешил перевод мистера Бауманна в Нью-Йорк.
— Да. Мы с него живого не слезем.
— С живого?
— Да, живым он не выйдет. Он тянет на тридцать пять.
Мудроу не знал, насколько Мак-Даугал в курсе дела, и потому не хотел говорить о том, что они задумали.
Мак-Даугал наклонился вперед — так проголодавшийся щенок тянется к миске с молоком.
— Похоже, это будет непросто. Нам тоже хотелось бы, чтобы мистер Бауманн понес наказание.