«Какая же ты голодная…» – прошелестел сочувственно-ласковый вздох берёзовой рощи…
Утоляя этот голод большими глотками, Художница чувствовала, как ниже пояса тысячами живых лепестков распускается огненно-алый цветок. Из каждого лепестка рос горячий язычок, и их совокупное движение ввергало Художницу в мучительно-сладкую власть крика, приводило на небесную грань яркого, как вспышка молнии, прозрения: это сама богиня земли опутывала её своими ржано-васильковыми волосами, утешала земляничной росой своего лона. Всё сходилось, складывалось в безупречное, ослепительное чудо: только богине подвластно то, что творила Надин… Только волей божественного дыхания тает снег, распускаются цветы и наливаются плоды, только богиня может одним мановением пальца заставить всё расти с необыкновенной скоростью.
«Надин… Наденька… Как же тебя зовут на самом деле?»
…Очнулась Художница уже на лавке, с мокрой головой. Холодные капельки щекотно струились вдоль спины, а рука Надин заботливо поднесла к её губам кружку кваса:
«С непривычки перепарилась чуть-чуть… Ну ничего, сейчас всё пройдёт».
Художница горестно стучала зубами о край кружки, судорожно глотая. Неужели всё померещилось? Ничего не было? Ни васильков и ржи в волосах, ни прозорливости небес в глазах, ни земляничных складочек под языком?.. Вообще ничего?!.. Неужели всё это – плод банного угара?
Потом была простыня, расстеленная в садовой тени – на траве под вишней, намоченное холодной водой полотенце на голове и полная тарелка спелой, щемяще-сладкой малины. Надин, устроившись рядом, сушила волосы в струях тёплого ветерка, а две верхние пуговицы её тесноватого халата всё время норовили расстегнуться на груди. Встряхивая пальцами влажные пряди, она то и дело машинально застёгивала эти пуговицы, и Художница снова принималась исподтишка ждать неизбежного момента, когда они расстегнутся.
Прогретое банным паром тело было чистым, ленивым и вялым, обдуваемая ветром голова покоилась во влажном холоде полотенца, а на языке мягко таяли, исходя сладкой песней лета, ягоды малины. Надин с улыбкой опускала их одну за другой Художнице в рот.
«Надя… Ты самая прекрасная и удивительная женщина, какую я когда-либо встречала», – исполненная малиновой неги, изрекла та.
Надин не ответила ничего на эти восторженные слова, только склонилась над Художницей, защекотав её прохладными кончиками волос.
«Ну что, полегчало?» – с ласковыми лучиками в уголках глаз усмехнулась она.
«Мне так хорошо, как только может вообще быть. – Художница с усилием приподняла голову. – Надь… Поцелуй меня, пожалуйста».
Отказать ей сейчас было всё равно что не подать раненому стакан воды – так ей самой казалось. И Надин, видимо, прониклась: сначала Художница увидела приближение её сливочно-белой груди в обрамлении льняной ткани халата, потом в рот упала ягодка малины, а потом её губы накрыла тёплая сказка – запредельное, уносящее в небо чудо.
Кроны деревьев тихо колыхались под голубым шатром покоя, мягко сияя в закатных густо-оранжевых лучах. Встряхивая высохшими волосами, Надин ушла в дом, оставив Художницу в одиночестве предаваться лёгкой вечерней хандре, но скоро вернулась.
«Пойдём баиньки… Я постелила всё свежее».
Хоть «баиньки» Художнице ещё не хотелось, но этот тёплый, домашний призыв поднял её с земли, как пружина. Внутри всё стиснулось в напряжённый комок ожидания: всё это время она не переставала недоумевать, было ли что-то между ней и Надин в бане… Когда Художница вошла в комнату, служившую ей спальней и рабочим кабинетом, пушистое счастье вскочило ей прямо в грудь и принялось играть сердцем, как клубочком. Никелированная кровать превратилась в роскошное белоснежное ложе на двоих: Надин выудила откуда-то из недр шкафа старинное бельё с кружевами и положила вторую подушку, а сама восседала в постели в целомудренной ночнушке, расчёсывая волосы. Боясь, что это дивное видение рассеется, Художница застыла столбом, не дыша.
«Так и будешь стоять?» – подкатил к ней на свадебной тройке с бубенцами смеющийся мыслеголос Надин.
Неуверенно забравшись в прохладную, чистую и пахнущую сухими духами постель, Художница всё ещё не смела притронуться к Надин. Вдыхая запах свежести от наволочки, она усмехнулась:
«Чувствую себя давно и глубоко женатым человеком».
Глаза Надин озорно вспыхнули, она отложила расчёску и стащила с себя чопорную рубашку, оставшись в костюме Евы. Вся неприступность мгновенно слетела с неё.
«А так?» – двинув бровью, спросила она.
«А теперь у меня ощущение, будто я гуляю налево», – рассмеялась Художница.
Счастье урчало под сердцем, подсказывая запустить пальцы в золотистый плащ волос Надин и откинуть его с её груди, что Художница осторожно и сделала. Значит, там, в бане, было?.. Теперь Надин лежала, открытая для изучения, и Художница потихоньку начала своё исследование. Волосы эльфийской королевы Галадриэль, гладкая шея Царевны-Лебеди, а губы Цирцеи… Что, если поймать поцелуем биение голубой жилки на шее – не выдаст ли она свою истинную суть? Нет, не выдала, только запрокинула голову и затрепетала пушистыми ресницами. Кожа цвета морской пены, озарённой утренним солнцем, а в глазах – васильковое тепло, бескрайнее лето, вечерний покой солнца. Медленно, маленькими шажками, забредать в эту пену дальше и дальше…