«Неужели всё-таки нет никакого способа продлить жизнь Арины и сделать её хоть немного светлее и терпимее? Почему она должна уйти так рано?» – вопреки небесно-высокогорному, буддийскому спокойствию, внушаемому ей Надин, упрямо стучался в виски горький вопрос, в то время как мотыльки пили смертельный нектар боли из сердца Художницы. Ответ со вздохом струился в открытое окно вместе с печалью дождя: по-видимому, нет. Наверно, даже у Надин нет в запасе столько мотыльков, чтобы впитать всю боль огромного мира и облегчить земным ангелам их неблагодарную работу. Работу, на которой им приходится сгорать в прямом смысле слова. И смерть – их единственная передышка и отпуск.
Проснувшись, Кристина первым делом бросилась в комнату Арины:
– Уже три часа! Как же я так уснула? Приём таблеток пропустили…
Константин Сергеевич, тоже пробудившись, переменил позу в кресле – подался вперёд. Морщась, будто от яркого света, он потирал виски и голову. А на стеклянном столике стоял пёстрый и яркий букет полевых цветов и трав, собранный им у озера.
А тем временем, ступая по хрупким крылышкам мёртвых мотыльков, падавших каждую секунду десятками, Кристина спускалась обратно – с лицом белее ромашек в букете. Не дойдя и до середины лестницы, она осела на ступеньку. Константин Сергеевич, вскочив с кресла, устремился наверх, в комнату Арины.
Художница позволила ему побыть там одному, а потом, взяв полевые цветы вместе с вазой, медленно направилась следом. Она предпочла бы не топтать розовокрылых существ, ценой своих жизней осушавших слёзы, но пол и ступеньки были сплошь ими усыпаны – никак не обойти… Приходилось ступать по их прозрачным тельцам, которые под шагами превращались в золотую пыль.
Отец сидел в кресле, устремив застывший взгляд в разгладившееся, сияющее спокойствием лицо Арины, ещё не успевшее покрыться бледностью. Впрочем, Художница ошиблась с направлением его взгляда. Он смотрел на «Вечер на озере», с которого исчезла лодка.
– Мама так же уснула у этой картины, – сказала Художница, встав рядом. – И лодка точно так же пропала.
Она поставила цветы на тумбочку рядом с изголовьем кровати. Рука Арины, обнимавшая медведя, белела, точно сделанная из дорогого фарфора. Приложив её к своим губам, Художница почувствовала мягкую прохладу её только начавших остывать пальцев. А в груди, там, где должен был гнездиться крик, трепетал комок из тысяч розовых крылышек.
Терпкий запах нагретой солнцем травы бил в нос, вокруг колыхались цветы, а где-то в небе, в светлой облачной стране отдыхала Арина – набиралась сил перед новым отрезком пути. Когда она вернётся? Может, Художницы к тому времени уже давно не будет на этой земле. Или в этом уголке вселенной.
Волшебная кисть вновь творила чудо – оживляла на холсте мысли о сестрёнке. Деревянным кончиком впитав её образ из точки между бровей Художницы, кисть мазок за мазком отвоёвывала у пустоты фигуру Арины, стоявшую среди полевого разноцветья. Да, стоявшую на своих ногах без посторонней помощи, вполоборота к зрителю, кокетливо и изящно развернув голову. Улавливался даже лёгкий загар её кожи, сияющая дымка светлого пушка на руках, уязвимость открытой всем ветрам спины в глубоком заднем вырезе белого платья, солнечный нимб на волосах…
На похоронах было много ребят – наверно, весь класс Арины. Конечно, девочки плакали. Подойдя к ним, Художница сказала:
– Девчонки, милые, не надо. Вы своими слезами причиняете ей боль.
На неё устремились испуганные взгляды. Может быть, не все поняли странный выговор Художницы, а может, их что-то насторожило в её внешнем виде, но это не имело значения. Расстегнув чёрную куртку, Художница выпустила розовое облако мотыльков: так велела ей сделать Надин, пообещав, что никто плакать не будет. И она сдержала обещание. Мотыльки порхали над головами людей, садились им на плечи, толклись у лица священника, мешая ему петь положенные молитвы. Розовокрылое безобразие, порхающий курьёз, несуразное чудо – вот чем они стали, привнеся в душераздирающую атмосферу похорон светлую струйку удивления. Один мотылёк сел батюшке прямо на нос и забрался в ноздрю, заставив его, солидного и бородатого, совершенно некстати чихнуть, после чего взорвался облачком золотой пыльцы, которая вызвала у священнослужителя целую очередь судорожных чихов. Кто-то прикрыл рукой губы, кто-то кашлянул – одним словом, серьёзность была утрачена. Ожившими лепестками сакуры мотыльки кружились в воздухе, изумляя присутствующих своим радостным танцем. А слёзы одноклассниц Арины высохли: наблюдая за тем, что вытворяли мотыльки, девочки улыбались.