Константин Фарниев
Взорванные лабиринты
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МАМЫ МОЕЙ,
ФАРНИЕВОЙ МАРИИ,
ПОСВЯЩАЮ
ПРОЛОГ
Духота июньского вечера уже отступала перед ночной прохладой, когда густая толпа зрителей вынесла Рока Фэтона и Боли Неймана на залитый рекламными огнями проспект.
Друзья шли молча, думая каждый о своем. Третий раз Фэтон смотрел в кинотеатре повторного фильма картину Эриха фон Дёникена и Гаральда Рейнла «Воспоминания о будущем» и теперь, как и впервые, покидал зал с чувством внутреннего беспокойства.
Фильм смущал двойственностью восприятия. Во время просмотра все в нем казалось довольно убедительным, но стоило погаснуть экрану, как у Фэтона возникала масса вопросов, на которые он не находил ответов.
Весь жизненный опыт Фэтона, все знания, приобретенные им еще в университете и в последующие годы, восставали против подобной интерпретации давно известных фактов в области археологии, антропологии, истории.
Сегодня он, кажется, понял, в чем дело. Фильм «Воспоминания о будущем» был определенно талантливым произведением искусства. Оказывая сильнейшее воздействие на чувства, он вызывал безотчетное доверие к сообщаемой им информации. Но позже приходили сомнения.
— Поедем к тебе, — предложил Нейман. — Что-то после этого фильма не хочется оставаться одному.
— Испугался, старый пенек, А говорил — сказки. — Фэтон улыбнулся и взял друга под руку.
Они дошли до перекрестка и свернули направо, к стоянке такси. Фэтон жил на окраине.
Город Лин был не очень велик — тысяч на четыреста жителей. Самые высокие здания в нем имели шестнадцать этажей.
Друзья сели в машину. Фэтон буркнул адрес, и оба ушли в себя. Нейман откинулся на спинку сидения, закрыл глаза. Попробуй разберись, что к чему в этом фильме, когда тебя же представляют в таком опрокинутом с ног на голову состоянии. Где начало и где конец? И в то же время зрительные залы набиваются до отказа… Людям осточертели плоские, как камбала, и пресные, как дистиллированная вода, прописные истины. Человек привыкает ко всему, даже к убийствам и чудовищным зверствам на экране и вокруг себя, если они бесконечны. А тут… Разве можно было предположить, что Рок, ученый сухарь, будет смотреть этот фильм три раза. Все-таки неистребима, видимо, в человеке тоска по звездам, мечта добраться до них, почувствовать под ногами твердь далеких миров.
Нейман искоса глянул на приятеля. Фэтон сидел, как на стуле с высокой прямой спинкой, вперив взгляд в лобовое стекло автомашины. По лицу его то и дело пробегали яркие блики уличных огней. Нейман знал лицо друга, как собственное. Ежик изрядно поседевших волос на голове, изящные с капризным изгибом брови… Серые холодноватые глаза, несколько тяжеловатый нос, твердые плотно прижатые к деснам губы и чуть выдвинутый вперед подбородок — все это выдавало в нем характер решительный и волевой.
Нейман усмехнулся, вспомнив реплику, однажды брошенную коллегой Фетона: «Профессор Фэтон существует у нас на заводе в виде белого пятна. Мы знаем, что он способный электронщик и не более. Он всегда в каком-то отрешенном состоянии».
Нейман понимал недоумение коллег Фэтона. Воля и решительность, которые были так заметны во внешности профессора и которые не соответствовали его отрешенному состоянию на заводе, проявлялись в работе, весьма далекой от заводских интересов.
Машина остановилась перед двухэтажным коттеджем на две квартиры. Дом давненько не ремонтировался и имел несвежий вид.
— Держу пари, — усмехнулся Фэтон, — что госпожа Рэктон подглядывает сейчас за нами, отогнув уголок портьеры. Бедная женщина вот уже пятнадцать лет не теряет надежды застать меня вечером в обществе женщины.
В верхней квартире жила бездетная пара — супруги Рэктон.
— Не будь жесток к ней, Рок. Когда женщине нечего делать, она предается сыску не ради результатов, а ради самого процесса.
Нейман шагнул вслед за хозяином в прихожую, такую знакомую много лет: старомодная стоячая деревянная вешалка, заметно потускневшее трюмо, темного цвета ящик для обуви и высокий, почти до потолка, шкаф, где Фэтон хранил связки научных журналов, которые он регулярно выписывал и прочитывал.
Нейман аккуратно пристроил на вешалку шляпу.
Фэтон уже был на кухне.
— Ты еще долго будешь прихорашиваться? — крикнул он приятелю.
Сегодня было так же, как и много раз раньше.
Лампочка в прихожей светила тускло, и поэтому доктор чуть пригнулся к зеркалу. Нейман был абсолютно лыс, широкое мясистое лицо иссечено глубокими морщинами.
Он провел ладонью по голове, как если бы поправлял прическу. Маленькие глазки, спрятанные в складках набрякших век, выразили мимолетную самоиронию: в молодости Нейман имел пышную шевелюру, которой завидовали даже женщины. Что время делает с человеком! Доктор едва приметно вздохнул. Ведь были, были у него женщины, но ни одна не стала подругой жизни. Два бобыля — и он, и Фэтон.
На кухне уже вкусно пахло яичницей и кофе. Хозяин, в клеенчатом фартуке, следил, чтобы кофе не сбежал. Профессор не держал постоянной прислуги. Она появлялась раз в неделю убрать в квартире и выстирать белье. Деньги Фэтон тратил главным образом на свои научные изыскания, о которых друг имел довольно смутное представление.
Нейман осторожно опустился в старое кресло, стоявшее у кухонного стола.
— Что-то твоя яичница попахивает керосином, — бросил доктор свою дежурную остроту.
— Скажи спасибо, что на сковородке не булыжники, — ответил тем же Фэтон.
В обществе приятеля он добрел. Глаза теплели, черты лица утрачивали напряжение собранности и отчужденности.
Фэтон ловко подхватил чапельником сковородку и поставил ее на металлическую подставку.
Ужинали тут же в кухне не спеша, запивая яичницу чуть подогретым вином. Предстоял еще кофе, но его они, как правило, пили в гостиной, смакуя каждый глоток.
В центре гостиной стоял журнальный столик и два глубоких кресла, справа от окна в углу — телевизор на высоких ножках. Вдоль задней поперечной стены широкая софа, накрытая персидским ковром темно-вишневого цвета, продольную часть комнаты слева от окна занимала так называемая «стенка», состоявшая из серванта и книжных шкафов. Квартира имела еще две маленькие комнатки, одна из которых служила хозяину спальней, а в другой размещалась скромная лаборатория.
По образованию Фэтон был астрофизиком, но еще в студенческие годы его влекла прикладная электроника. В конце концов влечение это одержало верх. Фэтон отказался от преподавательской работы и лет пятнадцать назад приехал сюда, в Лин, приняв приглашение занять должность руководителя крупной научной лаборатории на заводе, производящем электронные приборы. Через год за приятелем потянулся и Нейман, биолог по профессии. В Лине ему предложили руководство небольшой лабораторией в местном медицинском институте. Как часто шутил Фэтон, доктор Нейман обречен был до самой смерти биться в своей лаборатории над проблемой бессмертия.
В домашнем халате и шлепанцах хозяин совсем перестал быть похожим на профессора Фэтона, которого изрядно побаивались в лаборатории и на заводе: он терпеть не мог лодырей, бездарей и людей, склонных к подлостям.
— Все-таки были они у нас или нет? — неожиданно обронил Нейман. — Эти ребята, которые сочинили фильм, задают нам чертовски трудную головоломку.
Фэтон осторожно поставил чашку на стол.
— Особой научной ценности их гипотезы не представляют. Но они заставляют задумываться над вопросом, который ты задал.
— Ты не можешь на него ответить?
— Не могу.
— Но если вне нашей цивилизации существуют другие, почему трудно предположить, что кто-то был на нашей планете?
— Насчет других цивилизаций есть масса гипотез, от самых сумасшедших до самых скромных. Например, англичанин Шепли предполагает, что ближайшая к нам жизнь за пределами солнечной системы находится не на планете, вращающейся вокруг звезды, а на остывших звездах, представляющих собой нечто среднее между планетами и звездами и движущихся по самостоятельным орбитам. Данные современной астрономии не показывают в районе Солнца таких звезд. Если бы они были, то имело бы место гравитационное воздействие на орбиты внешних планет.