Я хлопнул себя по нагрудному карману, ощутив под ладонью тонкую книжицу иностранного паспорта; мысленно оценил свою одежку, − нет ли в ней чего-либо вызывающе-спецназовского? − и, решив, что нет, а доставшаяся иностранная куртка как раз кстати, сполз на дно лощины. Вытащил из вещмешка веревочный стандартный кляп с валиком, сунул его себе в рот, подтянул петлю; после переложил содержимое своего мешка в мешок Рогальчука, опорожненный брезент откинул в сторону, а далее, стиснув зубы от осекающей дыхание боли в плече, завел левую руку за спину, туда же последовала и правая с уже застегнутым на ней наручником, и, едва челюсти его замкнулись на свободном запястье, вновь грянула пальба.
Замельтешила в воздухе скошенная пулями трава над краем обрывчика, взметнулись земляные фонтанчики, затем рванула очередная граната, сыпанув на меня комья тяжелой и влажной глины.
Противник осторожничал: подросшая трава, валуны и холмистая землица по краям лощины укрывали нас, а вернее, теперь уже одного меня, закрывая обзор, и «духи» полагали возможность дальнейшего сопротивления, способного нанести им урон, никак не представляя себе единственного оставшегося в живых подранка с пистолетиком, пригодным разве что для совершения суицида.
Противник вновь нарастил плотность огня, и я спешно пополз к глубокой трещине в склоне обрыва, из которой струился тонкий мутноватый ручеек. На пути ручейка лежала оброненная кем-то из наших походная фляжка в защитном, уже черно-подмокшем брезентовом чехле.
Я ощутил саднящую сухость во рту, но внезапную жажду пришлось пересилить: буквально каждым кончиком волос я ощущал, что пространство вокруг меня, подобно взбешенному рою диких пчел, заполняет шмыгающий в поисках своей кровавой добычи горячий рваный металл.
Поднатужившись, я начал втискиваться в глинистую податливую трещину, но тут последовал новый торжествующий «ух»; звездопад, плавающий в моих глазах от боли в плече, застила оранжевая мгла, смененная волной сухой горячей черноты, и я растворился в ней безропотно и безоглядно, как капля дождя в океане.
АБУ КАМИЛЬ. ДО 11.09.2001 г .
Агенту он сказал, что выполняет задание по внедрению в среду экстремистов, то есть, в тот круг, где доверенное лицо постоянно обреталось, готовясь быть востребованным для участия в акциях набирающей силу Аль-Каиды. Собственно, так называемая среда состояла из пяти человек, простых молодых работяг со строящихся нефтяных промыслов. Все пятеро занимали одну комнату в общежитии, чей модуль стоял на отшибе от города, в серых песках пустыни, среди сосредоточия алюминиевых баков с опресненной морской водой и с газовой подстанцией. Рядом располагалась пыльная футбольная площадка с воротами из кривых жердей, где после работы можно было погонять мяч.
Вечерами пятерка уходила в город, к духовному наставнику, кому был представлен Абу.
Агент обозначил его, как своего родственника, суннита, бежавшего из Ирака от нападок властей. Наставник, Хабибулла Хасир, молодой, лет тридцати человек, подвижный и остроумный, встретил очередного неофита с сердечностью, выразив готовность помочь ему с работой и с временной визой. Разговор сразу же коснулся религии, а вернее, ее новейшего ответвления, именуемого ваххабизмом, ересью «салафитского» толка с идеей радикального реформаторства.
− Наше единство − в Коране, − начал свою проповедь наставник. − Кое-кто намерен извратить спасительное учение, и оттого происходит вражда между родственными народами, и ты, Абу, жертва такой вражды. Мусульман стараются разобщить и развратить, дабы управлять нами. И это, увы, удается. Мне пришлось побывать в Тунисе, и что я увидел? Женщины ходят в коротких юбках, и плавают в бассейнах вместе с мужчинами. Они знакомятся с европейцами на улицах. Повсюду пьют вино, его производство − часть экономики страны. По телевидению − засилье западной рекламы и фильмов. Американцы насаждают нам свои ценности, дабы превратить нас в послушный бездумный скот. Но мы должны быть умнее их. Мы можем соглашаться с ними на словах, но не в душе. Мы должны использовать их, чтобы нарастить свою мощь, но затем нам все равно предстоит решающая битва. К 2050 году от Марокко до Аравии будут проживать пятьсот миллионов мусульман. В Южной Азии иранцы, афганцы, пакистанцы составят население в семьсот миллионов. Плюс − триста миллионов индонезийцев. Наконец − полтора миллиарда индийцев, среди которых наша вера, думаю, станет главенствующей. А что Запад? Европе предстоит принять сто семьдесят миллионов иммигрантов, чтобы сохранить баланс между пятнадцатилетними и теми, кому в ту пору исполнится шестьдесят пять. А если они захотят восполнить естественную убыль населения, им придется принять полтора миллиарда человек. И это не гипотезы, а математика. Запад уже проиграл нам все, он догнивает в своем обжорстве, но не стремится уменьшить аппетиты. Вот парадокс! − чем богаче страна, тем меньше в ней детей. Они делают все, чтобы жить в удовольствиях и в неге, и копают себе тем самым могилу. А мы − сила нового миропорядка, чистая и устремленная к истине. И если ты, Абу, хочешь быть в авангарде правого дела, мы поможем тебе…
Кадровый разведчик без труда подыгрывал незатейливому вербовщику, мгновенно уяснив свою роль чуткого и признательного ученика. С уважением и пытливостью он воспринимал положения учения, должного объединить правоверных авойм и пытливостью он воспринимал положения новой веры, должной объединить правовеы.ющая битва.и, и ты, Абу, жертва такой в их противостоянии ущербным и алчным гяурам, погрязшим в разврате и бессмыслице своего богопротивного существования, навязываемого ими повсеместно и калечащего неискушенные души.
И вот удивительно! − в душе Абу всецело соглашался с мыслями учителя, а потому, наверное, был непритворно искренен, что ощущалось всеми, однако холодный разум говорил ему иное: за сакральностью провозглашенной цели стоит устремление к деньгам и к власти тех, кто вербует его в свое воинство, должное послужить всего лишь расходным материалом в будущих битвах. И вновь перед его глазами возникала картинка из детства: два снисходительных шейха, возвышающиеся над распластанной на бетоне толпой простаков…
Наверное, только сам Аллах мог убедить Абу безоговорочно служить во славу своего имени, пренебрегая земной жизнью и благами ее, но, увы, Аллах не снисходил к нему, он молчал, а может, Абу был глух к его тихому голосу… Или Аллах уже давно отвернулся от него, как от негодного нечестивца? Так или иначе, Абу следовал собственным путем, сообразуясь с приобретенными навыками и заботясь о спасении себя и жены.
Его точило горькое чувство совершенной ошибки, − ведь кто знает? – вдруг с ним обошлись бы куда мягче, нежели он предполагал; но в первую очередь душу выгрызало осознание себя малодушным трусом, спасавшим собственную шкуру во имя, якобы, благополучия Мариам. Но ведь своим побегом они поставили под удар и ее родственников. С другой стороны, что толку сетовать о жертвах, если пути назад нет, и плата кровью невинных уже внесена?
А знакомство с наставником и его адептами теперь были в первую очередь важны для него, как часть наработанного материала для дальнейшего торга с разведкой чужеземцев.
Через одного из американских предпринимателей, кто жил в Дубае, и, как было Абу доподлинно известно, сотрудничал с ЦРУ, он вышел с предложением своего контакта с резидентурой. Скрываться на промыслах становилось опасно: его сослуживцы наверняка рыскали в поисках беглеца по всем Эмиратам, а кажущаяся людская скученность в городских оазисах среди бескрайних пустынь, медленно, но верно сортировалась профессионалами неумолимого сыска, кому надлежало поставить в судьбе предателя финальную точку. Удручало и положение Мариам, сидевшей взаперти в маленькой квартирке на окраине города.
Наконец американцы назначили ему долгожданную встречу.
В безлюдном районе возле пляжа Абу сел в машину, судя по номеру, взятую в аренду у местной компании, застав за рулем человека лет сорока с усталым и хмурым лицом. Принужденно улыбнувшись, человек представился ему как Хантер, и тронул автомобиль с места.