Крис вздохнул и потер глаза. Только бы Мэри не устроила сцену, — ему этого просто не выдержать. Последние три недели ему удавалось поспать всего несколько часов за ночь, и то весьма нерегулярно. Он увидел все то, о чем раньше только читал или слышал: видел горе, с которым, как он раньше беспечно предполагал, можно разобраться, послав по факсу несколько писем и позвонив из одного уютного лондонского офиса в другой. Теперь он знал, что с реальными проблемами справиться не в состоянии, и то лучшее, что он мог предложить, выглядело весьма жалко по сравнению с тем, что нужно было этим голодным, сбитым с толку, озлобленным людям. Но кроме того, и, может быть, это было еще более важно, он знал и то, что должен продолжать начатую работу, пусть она ничего общего не имеет с тем, что он делал раньше, думая будто занимается гуманитарной помощью. Иногда он совершенно забывал, каким был до того, как прибыл в центр оказания помощи.
Крис понимал, что это покажется жестоким, но в глобальном масштабе то маленькое доброе дело, которое он совершал для этих людей, значительно перевешивало полгода страданий той женщины, на которой ему вообще не следовало было в свое время жениться, — и кстати, вполне возможно, что потом она будет его много лет за это благодарить.
Мэри пришла ровно в час пятнадцать, как он и ожидал, и Крис немного приподнялся со своего места, — он не знал, насколько тепло ему следует обходиться с ней. На его письмо она ответила достаточно спокойно и так же спокойно говорила с ним по телефону, — возможно, ее что-то отвлекало. И сейчас она казалась вполне спокойной, — в его отсутствие она явно не зачахла, — на ней была облегающая ярко-зеленая блузка, и ложбинка между ее пышных грудей была открыта несколько более откровенно, чем это допустимо для учительницы начальной школы. Она уверенно шла по переполненному ресторану, размахивая сумкой, и пробиралась между столиками, покачивая бедрами, как толстая, но грациозная кошка. По ее глазам никак нельзя было предположить, что она собирается побить его, хотя сумка у нее, как всегда, была такой большой, что в ней вполне поместилась бы тяжелая полицейская дубинка.
Официантка показала ей заказанный столик и предложила меню, которое Мэри взяла, после чего поблагодарила официантку с той самой особой, секретной улыбкой, которая всегда помогала ей завоевать сердца детишек.
— Мэри, — официальным тоном обратился Крис. — Рад тебя видеть.
Она наклонилась к нему и дала поцеловать себя в щеку, но пока рассматривала его, улыбка, с которой она глядела на официантку, исчезла — на мгновение. Потом она снова улыбнулась, но, хоть алые губки и растянулись очень широко, глаза так и остались недоверчивыми и немного грустными.
— Я тоже рада тебя видеть, — сказала Мэри. Она села, одним движением развернула салфетку и начала просматривать меню, — Крис почувствовал, что она, как и он сам, на самом деле ничем там не интересуется. — Извини, что мы встречаемся в ресторане, но… — Она не стала договаривать предложение, и они так и сидели, глядя, не поднимая глаз, друг в сторону друга поверх одинокого розового тюльпана в вазочке.
— Итак, — нарушила напряженное молчание Мэри, пока он все еще пытался подобрать слова.
«Слава Богу, по крайней мере она не собирается делать все еще хуже, чем есть», — подумал с облегчением Крис, который так и не придумал, с чего начать.
Он посмотрел на нее, чтобы понять, о чем она заговорит после этого «итак», и его неприятно поразила появившаяся на ее лице полуулыбка Моны Лизы. Он не мог понять, что стояло за такими улыбками, и поэтому их просто не выносил.
— Итак, — продолжала она, — за иголкой потянулась нитка?
На лице Криса изобразилось непонимание, а потом он почувствовал привычное раздражение.
— Что-что?
— Ничего. Не обращай внимания. Ты не останешься, правильно я понимаю?
— Не останусь. Я переночую у одного человека с моей работы. Вечером завтрашнего дня я обязательно должен вернуться. У нас сейчас очень не хватает сотрудников. Тяжелое время. — Он замолчал, потому что был совершенно не расположен превращать человеческие страдания в тему для трепа за обеденным столом. Скажи он правду, и Мэри будет так мучиться чувством вины, что не сможет ничего съесть; если он попытается представить все в розовом свете, то есть после этого не сможет он сам.