А Лайам все так же пожирал ее глазами, как будто не видел до нее ни одной женщины, пусть он уже изучил каждый дюйм рельефной карты, выложенной целлюлитом на ее бедрах, и все так же разговаривал с ней всю ночь, пусть она и призналась, что не прочла ни одного из романов Томаса Харди, сложенных сейчас у двери, и он все так же щипал ее за попку, когда они работали за стойкой, хотя и получил от Тамары суровое предупреждение по поводу недопустимости «проявлений чувств в присутствии посторонних».
Но не из-за Лайама ее сейчас наполняла такая радость. Господи, она же не настолько тупа.
— Я была так несчастна, Крис, — вдруг сказала она. — Но только когда ты заставил меня взглянуть на то, что у нас с тобой происходило на самом деле, я поняла, что совсем не была счастлива, — ни ты, ни я не были счастливы, — уже очень давно, но я не позволяла себе в это поверить, потому что не хотела признаться себе, что у нас ничего не получилось. — Она подняла руку, показывая Крису, чтобы он не перебивал. — Я не говорю, что в этом виноват ты или я. Мне кажется, что я уже очень давно поняла: мы не подходим друг другу, но я почему-то никак не могла простить себя, погубив то, во что так верила с самого детства.
И не могла признать, что все вокруг правы, когда говорят, что ты эгоист и просто задница.
— Для тебя это так многое значило, правда? — сказал Крис.
Мэри кивнула, но не завопила: «Так почему же для тебя, ублюдок, это ничего не значило?» — как она мысленно представляла себе этот разговор тогда, три месяца назад. Они просто разные люди.
— Я не жалею, что мы поженились, — Крис почесал голову. — Нам было так весело вместе.
Он не стал добавлять: «Пока все было хорошо». Промолчала и Мэри. Каждый добавил эти слова про себя, но вежливо предпочел не произносить вслух.
Мэри маленькими глоточками пила воду. У нее не было причин выходить из себя, особенно теперь, зная, что Крис совсем не исполнен злобной решимости развестись с ней, не горит этим желанием. Он просто проснулся однажды утром и, как и она, понял, что между ними все уже давно закончилось. Этот окончательный оправдательный приговор пришел ей в голову однажды утром, когда она, после особенно страстной ночи, проведенной с Лайамом, подкрашивала глаза, сосредоточившись на том, чтобы черные штрихи в уголках век получились прямыми и легкими: она снова с удовольствием ощущала себя самой собой.
Глупо горевать из-за того, чего она даже и не хотела, пока у нее это было, и нет смысла удерживать себя и не давать себе с радостью получать то, что есть у нее сейчас. Человеку дана возможность не один раз в течение своей жизни создать себя заново, да ведь и она уже не первый раз меняется так, как и сама никогда не предполагала.
Мэри посмотрела на Криса, пытаясь выловить из стакана дольку лимона. Крис выглядел неопрятно, после долгого перелета от него несло потом. Она не знала, что сказать; не хотела ни упрекать, ни вести светскую беседу. Странно, что им настолько нечего сказать, но, с другой стороны, поэтому-то, наверное, они здесь и встретились.
— Что ты хочешь заказать? — спросила она, указав на меню. Никто из ее знакомых никогда не читал меню в «Пицца-Экспресс».
— Э… — Крис посмотрел на меню, как будто только что увидел его. — Хм, я как-то и не голоден.
— А, ну ладно. — Она тоже не голодна. И ей не хотелось набивать живот пиццей, когда, как она отлично знала, в «Грозди» ее ожидает приготовленный на гриле лосось, не говоря уже о лимонном пироге, который испечет Ангус, — теперь он снова был включен в меню, на чем настояла Айона в ходе долгих переговоров с Габриэлом о восстановлении мирного положения. — Ну, давай тогда возьмем кофе, а потом пойдем.
— Отлично, — сказал Крис, снова потирая глаза. Они были красные от переживаний и усталости и совершенно чужие. Он посмотрел на нее и улыбнулся, и Мэри порадовалась, что на ее губах сама собой появилась ответная улыбка.
— Хорошо, — ответила Мэри и тут же с безукоризненной легкостью подозвала взглядом официантку.
— И тогда я заявил ему: «Послушай, Мартин…» — Джим допил пиво, положил ноги на ручку дивана и отправил целиком в рот гороховый кростини, зеленый, как мультипликационный лягушонок. Он закрыл глаза, восхищаясь тем, насколько отчаянное количество чеснока положил Нед, и зарылся в подушках поудобнее. Здесь же как минимум три зубка. Если не четыре. Великолепно. — Так вот, я заявил ему, — продолжал он погромче, чтобы его было слышно на кухне: «Скажи мне все честно, приятель, если хочешь, чтобы я вел себя честно». — Джим отряхнул от крошек новую рубашку, в которой ходил на работу. Белую, хлопковую. Такую, к каким он так привык.