Я подтягиваю канат, забираюсь в лодку и снимаю откидной верх. Кристоффер следует за мной и снимает крепления с другой стороны. Мы аккуратно сворачиваем полотнище и кладем его на причал, какие же мы молодцы, мы оба молодцы, а потом мы сидим на краю причала и машем ногами, как два подростка, и ждем остальных. Кристоффер курит. Мне нравится запах, пахнет другой жизнью, ушедшими временами. Он не смог бросить до конца, но утверждает, что это лето будет последним, а Марта говорит, что, пока он пьет меньше, чем раньше, ее все устраивает.
— Как ты считаешь, может, мне тоже сделать такую?.. — Я указываю на одну из его татуировок.
— Вот такую огромную жуткую племенную татуху из девяностых? — говорит он, рассматривая свои предплечья. — Да, думаю, тебе очень пойдет. Я-то двадцать лет жалею, что их сделал.
— Каждая девушка в определенное время должна поносить татуировку на копчике, — отвечаю я.
Кристоффер смеется, достает коробочку с жевательным табаком и кладет порцию в рот, я подбираю лодочным багром конец веревки, упавший в воду.
— Здесь можно написать твой жизненный девиз, — произносит он и касается пальцем моей спины в том месте, где между футболкой и штанами видна полоска кожи.
Я слышу голос Олеи за лодочным сараем и встаю, и тут же в поле зрения появляются она, мама, Стейн и Марта. Только после того, как все мы с трудом размещаемся в лодке и отдаем швартовы, Марта усаживается на место рулевого справа и заводит двигатель.
— Марта, ты шутишь? — Мама пытается перекричать двигатель. — Ты научилась управлять лодкой?
Довольное лицо Марты просветлело, она настолько горда собой, что я отворачиваюсь. Она хорошо ведет катер по волнам, и я испытываю тихую радость от ощущения воды, от фонтанчиков, кругов, узоров и ряби, я прекрасно помню эту воду с детства, и как же хорошо видеть ее, привет, вот и ты. Я перевешиваюсь через борт и погружаю руку в воду, чувствую, как возрастает ее сопротивление, когда Марта увеличивает скорость. Волосы развеваются на ветру, Стейн придерживает свою дурацкую федору, мама просит его снять шляпу, но он мотает головой, а до этого он отказался надеть спасательный жилет.
Олея сидит на маленькой палубе и крепко держится. Кристоффер просит ее спуститься, и она усаживается рядом со мной. Я улыбаюсь ей, она улыбается мне беззубым ртом, я обнимаю ее за узкие плечи и дергаю за мышиный хвостик, она делает вид, что ей щекотно, и уворачивается. Тетя Ида. Ее сине-розовый спасательный жилет не похож на оранжевые жилеты из моего детства. Интересно, стану ли я постоянно рассуждать о том, как все было раньше, когда я была маленькой, станут ли Марта с Кристоффером переглядываться и закатывать глаза у меня за спиной, может быть, у меня появятся темные очки, в которых я стану похожей на насекомое, и шляпа, которую я ни за что не сниму в лодке, но с этим я справлюсь, я умею сделать так, чтобы Олея отвечала улыбкой на мою улыбку, и надеюсь, что Марта это заметила, что она следит за нами. Но мама и Марта смотрят на сушу, мама указывает на что-то, думаю, они говорят о том, что в Стурсюнде возвели новые дома. Марта умело и грамотно рулит, когда мы оказываемся в фарватере довольно большого корабля, я вижу, как Кристоффер подмигивает ей, а она склабится ему в ответ. Это я тоже умею, думаю я, знаю, что умею, я долго каталась на катере сегодня утром, когда все вы еще дрыхли, так что не такой уж это подвиг.
По дороге домой посредине фьорда катер начинает чихать, затем несколько раз кашляет и замолкает.
— Черт, не может быть, — говорит Марта.
Она встала и стоит, опустив руки, Кристоффер проверяет бензин. В баке ничего не осталось, я израсходовала почти все во время утренней прогулки.
— У вас что, нет запасной канистры? — удивляется мама.
— Я израсходовала ее, — отвечает Марта. — Но я была уверена, что бензина хватит еще на одну поездку, вчера проверяла.
— Это Марта виновата, что катер остановился? — спрашивает Олея.
— Олея, — говорит мама, — в этом никто не виноват.
Я могла бы сейчас признаться, что это я не долила бензин, но помалкиваю, проходят те секунды, когда я могла бы признаться, но я ничего не говорю, мне нравится, как они теперь смотрят на Марту: немного разочарованно, немного иронично.
Катер тяжело качается на волнах. Мы не слишком далеко от берега, но ветер усиливается.
— А это опасно? — спрашивает Олея, она ведет себя инфантильно и прижимается к Кристофферу.
Я забираюсь на банку. По фьорду двигается несколько катеров, возможно, нас услышат. Я размахиваю руками и кричу.
— Давайте кричать вместе, — предлагаю я.
— В катере стоять нельзя, — отвечает Марта.
— Я тебе разрешаю, — говорю я Олее, и она встает рядом со мной и тоже кричит: «Э-э-эй!».
Марта смотрит на нас и закатывает глаза, но Кристоффер тоже начинает орать, и вот одна шнека поворачивает вдалеке и направляется в нашу сторону, мы радуемся. Заморосил дождь, на воде появились крошечные вмятины.
— Что случилось? — спрашивает мужчина из шнеки, которая подошла вплотную к катеру.
— Кое-кто забыл наполнить канистру бензином, — говорю я.
— Да уж, не слишком дальновидно, — смеется мужчина.
— Не слишком, — отвечаю я, улыбаясь, и Олея тоже хохочет.
Марта пытается выдавить улыбку на своем мрачном лице. Она устраивается на сиденье и говорит, чтобы дальше вел Кристоффер. Мужчина из шнеки делится с нами бензином. Стейн предлагает заплатить, но мужчина отказывается брать деньги. Он ждет, пока Кристоффер заведет двигатель, и показывает большой палец.
— В следующий раз не забудьте прихватить канистру, — кричит он Марте, когда лодки расходятся, и ей приходится улыбнуться.
Когда мы причаливаем, она страдальческим голосом заявляет, что ее тошнит, и просит Кристоффера и Стейна помочь ей сойти на берег.
— Ты выглядишь не очень, — произносит мама. — Может, приляжешь ненадолго?
— Да, — отвечает Марта, она вытягивает спину и разминается.
Я ощущаю проворство в ногах, хотя и замерзла во время прогулки. Мне кажется, я выиграла какой-то приз. Но когда я вижу, как Кристоффер гладит Марту по волосам, а мама в тот же миг обнимает ее за талию, снова чувствую себя поникшей и высохшей, я стою со швартовым в руках и должна закрепить его, мне предстоит завязать красивый незаметный узел, но вместо этого хочется швырнуть веревку ей, в нее, потому что во всем виновата она.
Я ЛЕЖУ В КОМНАТЕ и читаю журнал, жду звонка врача, после него я закажу билет на поезд в Гётеборг и забронирую гостиницу, решу, когда принимать гормоны, и все начнется. Наступит время, когда у меня появится хлопец, время, когда все может случиться.
Я чуть не оказалась в подобной ситуации два года назад. Я сообщила подругам, что никаких чувств, но есть один парень, с которым я познакомилась в «Тиндере», у него имеется сожительница, и это его проблема, я всегда так говорю. Марта тогда только влюбилась в Кристоффера и сидела здесь, на даче, в его объятиях, а я развлекала их рассказами о женатых мужиках, в том отпуске Олеи с ними не было. Кристоффер смеялся, а Марта закатывала глаза и говорила:
— Как это похоже на тебя, Ида, ты должна подумать о его семье, я даже не понимаю, как он решился зарегистрироваться в «Тиндере».
— Разве это не он должен думать о своей семье? — парировала я.
Но я думала о его семье, на самом деле я думала только о том, уйдет ли он из своей семьи. Я думала о нем и о том, уйдет ли он из своей семьи, когда мыла тарелки с лютиками, когда ходила с Мартой на пляж и читала старые журналы, когда отвечала на рабочие мейлы, на которые не должна была отвечать, потому что находилась в отпуске, я думала о нем и о том, уйдет ли он от своей сожительницы, я не могла на это рассчитывать, конечно нет, никто не уходит от своих женщин, но случалось и так, случалось, что люди поступали так, когда влюблялись в других. По вечерам я лежала в той самой кровати, что и сейчас, может, моя кожа была нагрета солнцем, хотя мне кажется, что тем летом было не слишком жарко, и я думала о том, каким будет следующее лето, бросит ли он к тому времени свою сожительницу и приедет ли со мной сюда. Я была немного пьяна после ужина и переписывалась с ним о том, как мы займемся любовью. Когда мы так болтали, у меня появлялось чувство, что ему больше нравится переписываться со мной, чем заниматься любовью, потому что когда я появлялась в городе, у него редко находилось время для встреч. Мне не хотелось так думать, я много раз влипала в дурацкие истории, мне хотелось думать, что сейчас все по-настоящему. Я описывала, как возьму его в рот, я втяну его так глубоко, как только смогу, и в это время буду смотреть ему в глаза, в ответ он прислал фотографию своего члена, мне пришлось сначала поласкать себя и только потом ответить: «войди», написала я, я была уже на пределе, а он долго ничего не отвечал, я ждала, ворочалась на кровати, таращилась и таращилась на голубые ячейки для сообщений, не хотела кончать, пока он не ответит. «Я скоро кончу, — наконец написал он, — представляю себе, как я жестко тебя трахаю». — «Я тоже, — написала я. — Созвонимся?» Мы делали так несколько раз, когда он был один, созванивались и слушали стоны партнера, а потом желали друг другу доброй ночи, усталые и смешливые, как будто лежали бок о бок. Но тут он долго не отвечал, а потом написал: «Слишком поздно» и прикрепил дурацкий смайлик, на этом дело и завершилось. Помню, я онанировала, пока не кончила, быстро и злобно, и пыталась не утратить флиртующей интонации, когда после всего писала ему, что нам надо поскорее встретиться и сделать все по-настоящему. «Надо», — ответил он, потом от него прилетело эмоджи с воздушным поцелуем, и от одного этого мои надежды укрепились, я лежала, испытывая воодушевление и трепет, и еще долго не могла заснуть. Вернувшись в город, я никак не могла дозвониться до него. Спустя некоторое время он прислал мне сообщение, что все зашло слишком далеко, ему было хорошо и интересно, именно это слово он употребил — «интересно», но он не создан для того, чтобы долго жить двойной жизнью, поэтому желает мне всего наилучшего и дальнейших успехов. Спасибо, написала я в ответ, ничего страшного, и тебе удачи, смайлик.