ВЕЧЕРОМ КРИСТОФФЕР ПОДАЕТ севиче из форели на закуску, а потом утку конфи. Мама, Стейн и я восхищаемся, Олее не нравится севиче, и она просто съедает кусок хлеба. Марта недовольна, потому что Кристоффер приготовил еду, которую ей нельзя.
— Многие беременные едят суши, — говорю я. — Все зависит от того, какая в них рыба.
— Наверное, я лучше знаю, — отвечает Марта.
Я слышала их разговор с Кристоффером на кухне перед тем, как он начал готовить ужин. Марта заявила, что он слишком трепетно относится к еде: «Ты не можешь каждый день затевать конфи, ты будешь часами занят, если постоянно станешь готовить такую еду, а мне в это время придется развлекать Олею». — «Не слишком-то ты ее развлекаешь», — ответил Кристоффер. Я ем жирную утиную ножку и картошку с растительным и сливочным маслом и тимьяном и соусом, беру добавку картошки, запиваю все это вином и дважды подливаю в свой бокал, они могут подумать, что я пью слишком быстро, но мне все равно. Единственный, кто пьет с такой же скоростью, что и я, это Кристоффер.
— А как твоя личная жизнь, Ида? — вопрошает Стейн после еды.
Кристоффер увел Олею в дом, чтобы уложить спать, Марта убирает со стола, я собираюсь помочь ей.
Мама шлепает Стейна по руке.
— Ай, — вскрикивает он и делает вид, что обижен. — Что, даже спросить нельзя? Это такой вариант #metoo?
Мама сбросила туфли и положила ноги на Стейна. Он медленно массирует ее ступни, у мамы загорелые ноги с натянутыми, узловатыми выступающими венами. Она никогда не покрывает лаком ногти на ногах, ей это кажется манерным. Я думаю о маме и папе, словно просматриваю старые диапозитивы, где они сидят на старой, давно выброшенной садовой мебели. В руках у папы электропила, он спиливает какой-то куст, мама вздыхает и жалуется на шум, она пытается почитать журнал, но в конце концов отбрасывает его в сторону и вскакивает. Стейн и мама возятся друг с другом, как два шимпанзе, мама интересуется, не жарко ли ему, не замерз ли он, Стейн спрашивает, принести ли ей еще один свитер, или еще кофе, мама интересуется, все ли у Стейна в порядке со спиной, и он прямо расцветает от того, что может сказать: со спиной не все в порядке, совсем нет, а мама улыбается, похлопывает его по плечу и говорит, что надо записаться к мануальному терапевту, что Стейн думает на этот счет, я заявляю, что мануальная терапия сродни суеверию, а Стейн говорит, что она творит с ним чудеса. Однажды я спросила маму, кто был ее большой любовью, Стейн или папа, я поддразнивала ее, это происходило несколько лет назад. Мама ответила, что в жизни может случиться не одна большая любовь и что человеку может подойти гораздо больше людей, чем он думает. Потом она немного поразмыслила и сказала, что вряд ли решилась бы завести детей с папой, если бы смогла заново сделать выбор, нет, она так не думает.
— Для любви не бывает слишком поздно, — говорит Стейн, похлопывая маму по колену. — Late bloomers.
— Late bloomers — это гомосексуалисты, которые очень долго ждали, прежде чем объявить о своей ориентации, — замечаю я.
Мама смеется, но мне не кажется, что ей весело.
— Это не так, — заявляет Марта, она закончила уборку и устроилась в маминых объятиях.
Кристоффер возвращается, уложив Олею спать, он принес коробку вина и спрашивает, кто хочет.
— Я! — Я поднимаю руку, мама со Стейном просят налить им по полбокала, а Марта просит безалкогольного пива «Мункхолм».
Кристоффер приносит ей пиво. Если бы я была на ее месте, не стала бы постоянно просить Кристоффера принести то одно, то другое. Я бы гораздо лучше обращалась с Олеей, взяла бы ее на лодочную прогулку и научила рыбачить.
— Чему ты улыбаешься? — обращается ко мне мама.
Я мотаю головой.
— Просто думаю, как здорово, что у нас есть эта дача, — говорю я.
Марта и Кристоффер переглядываются как-то странно.
— В чем дело? — спрашиваю я.
— Нет, ни в чем, — отвечает Марта. — Это может подождать.
— Нет! — отрезаю я. — Рассказывай.
Я слышу, что говорю с детской интонацией: ну скажи, ну скажи. Марта чешет нос.
— Значит так, — начинает она. — На самом деле мы не собирались сейчас поднимать эту тему, но мы с Кристоффером думали о том, чтобы постепенно выкупить твою долю, когда дача перейдет нам. Что скажешь?
— Хм, — отвечаю я.
— Ты все равно будешь приезжать сюда, к нам в гости. — Марта как будто отрепетировала свою речь. — Ты можешь получить право пользования, или как это там называется. Но теперь, когда мы ждем прибавления, нам было бы гораздо удобнее, если бы права собственности были только у нас.
— Ты об этом знала? — обращаюсь я к маме.
— Да… Нет… — Мама вращает головой. — Марта говорила, что они об этом думают, это так. Но сейчас мы должны наслаждаться жизнью, — продолжает она, глядя на Марту.
Кристоффер смотрит на фьорд.
— Можешь подумать над этим, — произносит Марта и отхлебывает свой «Мункхолм».
— Вы мучаетесь от того, что я здесь? — спрашиваю я.
— Ты никого не мучаешь, Ида, — говорит мама. — Но такой вариант может быть лучше. Для всех.
Марта истово трясет головой.
— Поговорим об этом в другой раз, — произносит она. — Я не то имела в виду.
— А сейчас мы наслаждаемся, — говорит мама. — Обсудим это в другой раз.
Я выпиваю еще бокал, надо собрать мысли в кучу, я должна взять себя в руки, я улыбаюсь и говорю, что мы можем обсудить этот вопрос в другой раз, ничего страшного. Мама будет воспитывать внуков, детей Марты, и они будут приезжать сюда летом, Марта будет звонить маме и спрашивать, приедет ли она к ним этим летом, и они будут сидеть здесь без меня, меня здесь не будет. Я всегда это знала, думаю я, руки мои трясутся, надо подсунуть их под себя, чтобы никто не заметил, я все время знала, что все обернется именно так. Я выпиваю еще, надо дышать ровно. Я заморожу яйцеклетки в Швеции, все будет нормально. Почему же доктор до сих пор не позвонил?