Я слышу, что Кристоффер на кухне, оттуда доносятся звон стекла и шипение сковородки, а Марта, скорее всего, в саду. Я очень тихо захожу в спальню Марты и Кристоффера, останавливаюсь у их постели и стою не шевелясь. Они заняли самую большую комнату, маме со Стейном достанется вторая по размеру спальня. Здесь пахнет Мартой, пахнет Кристоффером, запахи весьма ощутимы, несмотря на то что окно открыто нараспашку. Кровать не заправлена, на полу валяются одежда, детские книги, тюбик солнцезащитного крема. Я поднимаю зеленое платье, которого раньше не видела, от него исходит легкий запах пота. На кровати валяется скомканная футболка, это та самая полосатая футболка, в которой Кристоффер встречал меня, я заглядываю в шкаф и вижу несколько платьев и свитеров Марты, некоторые я узнаю, других никогда не видела — дешевые изношенные ткани. Рубашки и футболки Кристоффера, толстовка. На полу пара сандалий большого размера. Я засовываю в них ноги, чувствую то же, что и ребенок, когда засовывает ноги в обувь взрослого. Я сижу на кровати, как мне кажется, на стороне Марты, беру с тумбочки очки и примеряю их. Они сильнее, чем я думала. Открываю ящик тумбочки, не знаю, что я ищу, вижу пару старых журналов «Дэ Нюе» и «КК», заглядываю в мешок на полу. Я ложусь на кровать, все время прислушиваясь к происходящему на кухне и в саду, натягиваю на себя одеяло и нюхаю его. Эта кровать лучше той, на которой сплю я. Надо бы им сменить постельное белье, а то это выглядит несвежим и нестираным и пахнет телом, интересно, они занимались здесь сексом, можно ли это учуять, или же они так уставали, что просто лежали рядом и Марта рассказывала о том, как утомительно вынашивать ребенка. Может, они засыпали, лежа как две ложки, и Кристоффер обнимал ее сзади, может, он клал руку ей на живот, на нижнюю его часть. Я поворачиваюсь к стороне Кристоффера и таращусь на его пустую подушку, пытаюсь представить, что это я лежу здесь рядом с ним, каждый вечер мы идем и ложимся в эту постель, окно открыто, мы ложимся как две ложки, Олея пусть спит в моей комнате, а у нового ребенка будет колыбелька, которую можно поставить здесь, в нашей комнате, а Марта — Марты здесь нет. «Спокойной ночи, Кристоффер», — говорю я. «Спокойной ночи, Ида», — отвечает он.
Я могу заснуть здесь, но нельзя, вдруг Кристоффер придет за чем-нибудь или Марта решит переодеться, я встаю, чувствую, что замерзла, а мне хочется просто лежать дальше.
— НЕ СМОГУ СИДЕТЬ на улице, — говорит Марта. — Там уже холодно.
Я делаю вид, что не слышу ее слов, беру из буфета три тарелки и несу их на стол в саду. Мы всегда спорим об этом на даче, и обычно решение остается за Мартой, особенно если с нами мама, у Марты то голова болит, то живот режет, то еще какая-нибудь неприятность, и мама говорит, что в таком случае мы должны принять во внимание ее состояние, совершенно очевидно, должны. Меня немного пьянит то, что я поступаю наоборот, я решительно заявляю: нет, мы будем есть на улице, мы с Кристоффером хотим посидеть на улице. Во время ужина Марта трижды встает из-за стола, чтобы сходить сначала за курткой, потом за шерстяными носками и, наконец, за пледом, в который она демонстративно закручивается. Марта сидит на стуле, сложив руки на груди.
— Здесь не настолько холодно, Марта, — говорю я.
— Откуда ты можешь знать, мерзну я или нет? — отвечает она.
Мясо немного перестояло, Кристоффер не вполне доволен, несмотря на то что мы с Мартой находим его превосходным, Марта говорит, что в любом случае ее порцию мяса надо хорошо прожаривать, Кристофферу это известно. Кристоффер три раза подливает себе вина за время ужина.
— Только не нервничай, пожалуйста, — говорит Марта.
— Я не нервничаю, — отвечает Кристоффер, — в отпуске именно так и не нервничают.
Он по-прежнему пьет больше, чем хотелось бы Марте, но не так много, как раньше. Когда они только съехались, случалось, Кристоффер уходил в ночные загулы и забывал предупредить об этом, пару раз он с грохотом возвращался домой около пяти утра и был настолько пьян, что падал в коридоре. Когда Марта звонила мне и рассказывала о таких вещах, ее голос становился очень тихим. Я заметила, что ей хотелось услышать в ответ, что это пройдет, что она выбрала правильного парня.
— Ты не должна терпеть такое, — говорила я и никак не помогала Марте, хотя Кристоффер нравился мне больше всех ее парней. — Только представь, у вас появятся дети, а он будет вести себя подобным образом, — говорила я, меня бросало в жар, и я тараторила громче и быстрее обычного. — Это совершенно невыносимо, Марта.
— Не надо так горячиться, — отвечала Марта.
— Я горячусь от твоего имени, — говорила я. — Ты не должна позволять так с собой обращаться. Я бы немедленно ушла. В тот же день.
— Все не так просто, — отвечала Марта громче. — Ты бы это знала, если бы хоть раз побывала в нормальных отношениях, потому что в таких ситуациях надо думать не только о себе.
— Значит, ты считаешь, что у меня не было нормальных отношений?
— Да, не было, Ида.
Стоит мне рассказать о парне, с которым я немного закрутила, как я это называю, мои подруги и Марта начинают стонать: нашла еще одного несвободного мужика, они говорят, что мне пора прекращать встречаться с парнями, у которых есть подружки или жены, что это плохо по отношению к их семьям. Я делаю вид, что испытываю угрызения совести, уф-ф, да, я знаю, но начинаю упрямиться: почему это я должна думать о подружках, которых знать не знаю, о детях, которых в глаза не видела, и не отвечать на сообщения, которые приходят посреди ночи. Мне что, надо прекратить реагировать на сообщения о том, какая я горячая штучка, или чудесная, или крутая, и чем я прямо сейчас занимаюсь, неужели это я должна напоминать им о том, что они в отношениях, неужели это я должна сказать ровным голосом с игривой интонацией: «Нет, сейчас ты заходишь слишком далеко, вспомни, у тебя же есть жена и дети», — хотя на самом деле мне хочется, чтобы он наплевал на жену и детей. Потом мне останется только пойти и улечься в постель вместе с прекрасными принципами, обнять себя и стараться думать о том, с каким уважением я отношусь к себе, но если я буду вести себя с образцовым приличием, то ничего не получу взамен. Дело в том, что если даже я плюну на этих поклонников, если буду гнуть свою линию и не отвечать на их сообщения, то в моей жизни не появится великолепный мужчина, совершенно правильный, у которого нет подружки и который так высоко тебя ценит, потому что ты прекрасная женщина, как одно время говорили мои подружки, в тот момент, когда я меньше всего буду этого ожидать, именно в этот момент все и случится, обязательно тогда, когда я меньше всего буду этого ожидать, как награда за все пережитое, за то, что я выдержала продолжительное одиночество, золотая медаль за длительную и верную службу. На самом деле это не моя ответственность, говорю я, это не я изменяю, и случается так, что люди встречаются и влюбляются в других людей, хочется мне добавить, и между людьми могут возникнуть настоящие чувства, даже если кто-то из них состоит в отношениях, но я не решаюсь высказать эту мысль вслух, я знаю, как это прозвучит из моих уст: бедная Ида, она все надеется, что этот парень уйдет от своей сожительницы, пора бы ей голову включить.
Я говорю, что помою посуду, если мне кто-нибудь поможет, но Марта быстро отвечает, что этим займутся они с Кристоффером, а я могу посидеть, я же гость. Я беру у нее плед и заворачиваюсь в него, чтобы до меня не добрались комары, только кисти рук торчат наружу. Как было бы хорошо почаще сидеть вот так, мне могло бы понравиться такое времяпровождение. Если бы все было иначе, я могла бы довольствоваться лишь этим: легкий бриз летним вечером на даче, уютный плед, вино и ужин с сестрой и ее мужчиной, и завтра должна приехать мама.
Я не хочу. Горло сжимается: я не хочу радоваться такой малости, несправедливо, что мне приходится довольствоваться вот этим. Я вижу их в окно. В кухне царит полумрак, на стол падает круг света от маленького настенного светильника. Я вижу, как Марта моет посуду, а Кристоффер ее вытирает, потому что он высокий и достает до верхних полок. Она поднимает на него глаза, произносит что-то и улыбается, а он смотрит на нее и улыбается в ответ, я вздрагиваю, словно почувствовав разочарование. Я отворачиваюсь и наливаю себе вина.