Возможно, прибудь я сюда грозовой ночью, я бы ощутил некий испуг. Но день стоял теплый и ясный, сквозь плотные кроны деревьев пробивались солнечные лучи. Здесь было очень тихо, а может, это мне лишь казалось после долгой жизни в городе и поездки в дребезжащем автобусе. Никаких указателей поблизости не было. Только подойдя чуть ближе к деревянному навесу, я заметил за ним такие же старые ворота, установленные здесь безо всякого забора. Открыв их с некоторым трудом, я шагнул на начало петлявшей по лесу дороги и остановился, прислушиваясь к своим чувствам. Возможно, я надеялся, что, миновав ворота, я окажусь в каком-то другом мире, но не заметил никаких изменений в себе или окружавшем меня лесу. Тот же отзвук ветра в кронах наверху, те же редкие пятна солнца и запах коры и немного — сырости. Дорога, на которую я ступил, была довольно широкой, чтобы по ней могла проехать повозка — да-да, именно на мысли о повозке наводили глубокие и узкие колеи, тянущиеся по всей длине. Я удивился, как они сохранились так долго, но потом решил, что жители могут еще пользоваться гужевым транспортом.
Не боясь заблудиться, я бодро зашагал вперед, надеясь, что путь мой будет недолгим. Эстер, конечно, не ходила тут каждый день — она переехала в город вместе с родителями. Но на лето, насколько я знал, они возвращались сюда. Дорога все же заняла чуть больше времени, чем я думал, и, пытаясь скрыть нетерпение, я стал оглядываться по сторонам. Колеи, как оказалось, не использовались давно — в них уже выросла трава и мох, просто у дороги было слишком сухо, и их было очень мало, чтоб я это заметил. Иногда мне приходилось переступать через ветки или камни, прямо посреди дороги — их бы убрали, если б кто-то ехал в город. Неужели жители деревни такие домоседы? Была только середина сентября, и я не удивился, заметив между корней ближайших ко мне деревьев яркие шляпки грибов. Удивился я, подойдя ближе и обнаружив, что все они подавлены. Может, тут шел шалопай, от скуки сбивавший шляпки палкой?
Дорога пошла под уклон, шагать стало немного легче, но ноги с непривычки уже начинали ныть. Запах сырости стал более явным, а мох на деревьях — насыщенного изумрудного цвета. В одном из пней, заполненных дождевой водой, что-то блеснуло, я заметил это краем глаза и через пару шагов остановился. Любопытство взяло верх. Подойдя чуть ближе, я заглянул внутрь и, к своему изумлению, увидел там серебряную монету. Не металлический сплав, что носил в кармане, а, несомненно, старый, хоть и чистый серебряный кружок с тиснением. Мне захотелось достать ее и унести с собой, но совать руки в пень почему-то стало неприятно, и я пообещал себе, что найду какой-нибудь инструмент и заберу ее на обратном пути. Спустившись по дороге еще ниже, я оказался в логе. Здесь явно слышался плеск воды, а путь продолжался по дощатому мосту, рядом с которым густо росли камыши. Вспомнилась наша с женой поездка на озеро в прошлом году и впечатление, что она оставила у меня — даже в столь заповедном месте я нашел пару втоптанных в грязь окурков и одну обертку от шоколадки. Здесь же не было никаких следов человека.
С некой опаской шагнув на мост, я опробовал его на прочность, чуть спружинив ногой на досках. Те скрипнули, но остались на месте. И тогда я пошел, двигаясь вдоль перил, хотя и они выглядели довольно старыми. Речка вынырнула из зарослей лишь к середине моста: быстрые потоки неслись по острым камням, образовав рядом с переходом довольно глубокую выбоину, в которой вода бурлила маленькой воронкой. Ничего удивительного в том, что на дне что-то было, сложно различимое среди пузырьков воздуха, но смутно напоминавшее придавленный камнем кусок красной ленты. Я засмотрелся, облокотился на перила, и те подались вперед с тихим скрипом, так что, не удержи я в последний момент равновесие — бултыхнулся бы в ледяную воду. На секунду я замер, приходя в себя, а потом тут же мысленно отругал себя за глупость и уже гораздо быстрее продолжил путь, преодолев мост и вновь начав подниматься в гору. Время было обеденное — а я выехал ранним утром и уже чувствовал легкое раздражение от того, что мое путешествие так затянулось. Немногочисленные вещи были сложены в спортивную сумку, очень скромную по размерам и легкую сейчас, но она уже начинала натирать плечо.
К счастью, вскоре произошло то, что я ожидал около часа назад: лес расступился, и я вышел к людям.
Деревня была совсем не такой, как принято рисовать в детских книгах или на туристических буклетах. Располагалась она на обширной поляне или, скорее, вырубке: с одной стороны подходил лес, с другой нависала большая скала — блуждая по дороге, я и забыл, что ехал по горам. Около десяти домиков тулились к скале: аккуратные, но какие-то все одинаковые, темные, без окрашенных ставней и с занавесками из мешковины. Посередине бежала дорога, упираясь на краю вырубки в большую, но совсем заброшенную усадьбу. Слева от дороги, ближе к лесу, строений почти не было: здесь возвышалась узкая башенка церкви, огражденное, но почти заросшее место для воскресного рынка и совсем уж странный, круглый каменный дом, подобный шалашам пастухов в Аквитании, к югу от Парижа, наиболее примечательный среди других — все стены были обвешаны какими-то пучками трав и кусками меха, перевязанными яркими, хоть и поистрепавшимися, лентами. Если вспомнить, какой на дворе год, то смотрелся он нелепо, только вот в такой глуши чувство реальности сбивалось, казалось, будто ты вернулся в прошлое.