Вся моя миссия потеряет смысл, но никто из нас от этого не выиграет.
– Тогда почему бы тебе просто не отпустить нас? – сказал кентавр.
– К этому не готова. А почему – вы узнаете, когда мы договоримся.
– Как-нибудь обойдусь без этого знания, – встряхнул головой Че. – Я договариваться не собираюсь.
– Упрямство кентавров вошло в легенду, – вздохнула Годива. – Но тебе ведь не обязательно соглашаться выполнять ту роль, которую я для тебе предназначила.
Просто выслушай меня и пообещай ничего не рассказывать другим. Отказываться просто неразумно.
– Ты меня похитила, – заявил Че с только что упомянутым упрямством, – и у тебя нет никакого права просить меня о чем бы то ни было, пока я не вернулся к маме.
– А что, если… – Годива задумалась. – А что, если я расскажу все Дженни, а она скажет, стоит ли тебе идти на уговор?
– Но… – попыталась возразить Дженни.
– Дженни меня не похищала и сюда пришла по своей воле, – заявил Че. – Она имеет полное право договориться с тобой о чем угодно.
– Тогда пойдем со мной, Дженни, – сказала Годива.
– Нет, – возразила девочка. – Я не хочу оставлять Че одного.
– Не бойся, ты оставишь его только на время нашего разговора. Он ведь все равно не станет меня слушать без твоего согласия, так что разлучать вас у меня нет резона, – Ладно, – согласилась Дженни. – Но я не обещаю тебе посоветовать Че поступить так, как ты хочешь.
В это время в дверь постучали.
– Наряд доставлен! – донесся грубый голос.
– Давай сюда! – велела Годива.
Длинная лапа просунулась в приоткрывшуюся дверь и подала комплект одежды и туфельки.
– Вот что, Че, – твердо сказала Годива, – сейчас ты встанешь лицом к стене и закроешь глаза.
– Это еще почему?
– Потому, что ты лицо мужского пола, а значит, не имеешь права видеть, как она одевается.
– Но…
– Она же должна надеть трусики.
Все возражения были сняты: кентавр мигом встал лицом к стенке.
Годива помогла Дженни надеть розовые, куда более красивые, чем можно было ожидать в недрах мрачной твердыни гоблинов, трусики, а потом еще один предмет одежды, надевавшийся на тело где-то посередине между трусиками и головой и называвшийся как-то смешно и труднопроизносимо: кажется, «бухгалтер».
Далее последовало идеально подошедшее ей тоже розовое платьице и туфельки из какого-то эластичного материала: они обтягивали ножку и ни чуточки не жали. Посмотрев на себя в каменное зеркало, Дженни пришла к выводу, что если ей еще и причесаться, она будет выглядеть почти как принцесса.
– Где.., ты.., такое… – лепетала она, приняв у Годивы гребень и приводя в порядок волосы. Конечно, им было далеко до роскошных локонов Годивы, но причесать их все равно следовало.
– Это одежда моей дочери Гвендолин, – пояснила гоблинша. – Она примерно твоего роста.
Это объясняло превосходное качество наряда, ведь по гоблинским меркам Гвендолин как раз и являлась кем-то вроде принцессы. Одежда преобразила Дженни, как, впрочем, и Годиву. Раньше девочка полагала, что гоблинша обходится одними длинными волосами, но, как оказалось, дома она любила принарядиться.
– Ой, какая ты красивая! – сказал Че Дженни, когда ему разрешили повернуться.
– Глупости! – откликнулась, покраснев, девочка.
Че опять отвернулся.
– Зачем ты его обидела? – укорила Дженни Годива. – Он ведь от всего сердца сказал.., и никакие это были не глупости.
– Ой, Че! Прости! – воскликнула Дженни, с перепугу выронив гребень. – Я была не права. Прости меня.
– Это ты меня прости, – ответил Че с просветлевшим лицом. – Но я хотел как лучше.
Дженни порывисто обняла его и повернулась к Годиве.
– Ну, пойдем. А пока меня не будет тебе, Че, компанию составит Сэмми. Говорить он не может, по тебя поймет, и если ты что-то потеряешь, сможет найти.
– По-моему, я потерял уверенность в себе, – откликнулся Че со слабой улыбкой.
Годива постучалась. Караульные выпустили ее с Дженни и снова закрыли дверь.
Гоблинша отвела девочку в другую комнату, сильно отличавшуюся от предыдущей. Там были мягкие половики, ковры на стенах и потолок, расписанный под небо.
В таком помещении можно было забыть о том, что ты находишься в недрах горы.
– Вы с Че можете поселиться здесь, если ты уговоришь его принять мое предложение, – сказала Годива.
Дженни вспомнила демонессу Метрию, вечно мучавшуюся в поисках нужного слова. Сейчас она чувствовала себя примерно так же: не могла найти слово, подходящее к данным обстоятельствам. Ей казалось, что гоблинша предлагает ей нечто, может быть, и не плохое, но такое чего делать не следует. Но, в любом случае, она уже согласилась выслушать.
– Я послушаю тебя и не расскажу об услышанном никому, кроме Че, да и то, если посоветую ему принять твое предложение, а он согласится. Это все, что я могу обещать.
– Вполне достаточно. Я хочу, чтобы Че стал спутником и скакуном моей дочери Гвендолин. Конечно, пока он в скакуны не годится, но они могли бы подрасти вместе и, может быть, подружиться. Дочка моя тоже не взрослая. А тебе, Дженни, сколько лет?
Дженни не видела причин для утайки, а потому трижды показала ладонь с четырьмя растопыренными пальцами:
– Три руки.
– По нашему счету будет двенадцать. Вот и моей Гвендолин столько же. Возможно, это счастливое совпадение. Так или иначе, она дитя, но ребенком ей оставаться недолго. А поскольку других детей у меня нет, ей принадлежит право наследования гоблината. Правда, до сих пор женщины гоблинаторами не становились, но Гвендолин может, поскольку унаследует еще и волшебную палочку.
Дженни понимающе кивнула. Она видела палочку в действии.
– Но если у нее будет палочка, зачем ей еще и скакун?
– Она хромоножка, а со скакуном эта проблема отпадет. Но ей необходимо обзавестись скакуном до смерти моего мужа Грыжи, а она, боюсь, наступит вовсе не в глубокой старости. Болезнь его усиливается, а как только он не сможет отстоять свой пост силой, его тут же низложат. Так низко положат, что ниже некуда. И помешать этому я не в силах.
Гоблины народ жестокий по природе, а политика и у более мягкосердечных племен дело суровое. Дженни вспомнила, что и ее соплеменники, становясь немощными, обычно предпочитали не обременять общину.
– Однако хромота, увы, еще не самое страшное, – продолжила Годива. – Гвендолин почти слепа.
– Так ведь я тоже не больно хорошо вижу, – воскликнула Дженни. – Но вот надела очки, и все стало в порядке. Ей тоже надо…
– Ей нельзя, потому что ее немочь следует держать в тайне. Если в Горбе прослышат, что у нее слабое зрение, она долго не проживет. Девочка различает лишь очертания предметов да, кое-как, лица. Пока мне удается это скрывать, но когда Гвенни подрастет и ей придется участвовать в жизни племени, будет гораздо труднее. А кентавр мог бы заменить ей глаза да и стать советчиком: они народ рассудительный.
– Но неужели другие гоблины могут обидеть полуслепую хромоножку? – сочувственно воскликнула Дженни.
– Кажется, ты не очень сведуща в гоблинских повадках, – хмуро заметила Годива.
– Конечно, я ведь не здешняя, – ответила Дженни. – Тут меня все числят в эльфах, но у себя дома я просто девочка. В Ксанфе прежде не бывала и никогда не видела, чтобы булочки росли на стебельках, а вишни взрывались. Конечно, местные обычаи мне в диковину.
– Но в Золотой Орде ты кое-что видела.
Дженни поежилась.
– Там живет гадкий народ.
– Вынуждена признать, что все гоблины довольно гадкий народ, – сказала Годива. – Так повелось издревле, с тех пор как в силу проклятия нашим женщинам пришлось выбирать худших мужчин. Это привело к вырождению, и хотя проклятие давно не действует и мы можем выбирать лучших, инерция не дает исправить положение.
– Что не дает?
– Инерция: это значит, что трудно изменить что-либо сразу. На все требуется время. Положим, нам никто не мешает выбирать лучших, но порода так испортилась, что и эти лучшие такие, что хуже некуда. Исправление будет долгим и трудным, и я подозреваю, что для некоторых племен оно вообще невозможно.