Все согласились, на сей раз с большей убежденностью.
Но я еще не закончил. Мне требовалось их согласие на предложенную мной стратегию переговоров с ее ключевым сдерживающим фактором, то есть с угрозой сократить наши вложения в облигации SMP, и с системой параллельных платежей, посредством которой мы могли бы выиграть время, если все-таки произойдет закрытие греческих банков. Я перечислил эти условия, и партийцы единодушно все подтвердили.
Настал черед последнего, наиболее насущного вопроса.
– Добиться справедливого договора возможно в единственном случае – если мы не будем блефовать против «Тройки». Все это сознают?
Драгасакис уточнил, что конкретно я имею в виду. Ему вправду непонятно или это, так сказать, тактическая амнезия? Одолеваемый сомнениями и беспокойством, я не стал огрызаться и снова повторил тот же довод, который не стал приводить с нашей первой встречи:
– Не будет блефом выступить с заявлением о намерениях, если вы всерьез собираетесь так поступить, что бы ни предприняла другая сторона.
Алексис меня понял:
– То есть мы не должны подписывать договор, даже если нам пригрозят «Грекситом». Правильно?
Я подтвердил его правоту. Нет ни малейшего смысла ввязываться в жесткие переговоры с наиболее могущественными кредитными организациями мира, если мы не стремимся к обеспечению стабильности страны в рамках еврозоны, если не станем избегать действий, ставящих такое соглашение под угрозу, но не дадим понять однозначно и честно, что между капитуляцией (новым сроком в долговой тюрьме) и «Грекситом» предпочтем последнее.
– Все согласны? – снова спросил я.
– Еще бы! – ответил Алексис. Ему принялся многословно вторить говорливый Паппас. Драгасакис промолчал, только устало улыбнулся в знак согласия. В общем, мне выразили поддержку и одобрение.
Теперь настала моя очередь решать.
Да или нет?
Наступил момент истины. Мне сделали предложение, от которого так и подмывало отказаться. Риски, с ним связанные, выглядели существенными и ясными. Я уважал Алексиса и был готов поверить в него, но события 2012 года, вкупе с тем фактом, что недавно он «забыл», нарушив нашу договоренность у Камня, привлечь меня к составлению салоникской программы СИРИЗА, давали более чем достаточно причин сомневаться. Как сказала Даная после моего возвращения в Остин, меня эксплуатировали, видя во мне расходный материал: «Если ты обеспечишь достойную сделку, они примажутся к славе. А если нет, обвинят во всем тебя».
Будучи посторонним и для СИРИЗА, и для истеблишмента, я был идеальной мишенью нападок «Тройки», греческого истеблишмента, лоялистов СИРИЗА и простых партийцев; моя фигура отвлекала их от Алексиса и его присных. Я не возражал побыть мишенью; такова участь министров финансов – отводить удар от премьер-министров и кабинетов. Это было бы достойным уделом, но только в том случае, если наши договоренности будут соблюдаться и если все поймут, что не нужно ввязываться в битву, коль не намерен сражаться до конца, каким бы тот ни был. Лично я был готов, а вот другие… На этот вопрос у меня не было достаточного количества фактов для ответа.
Вдобавок я столкнулся с этической дилеммой. Вправе ли я отклонить предложение Алексиса? Будущий премьер-министр предлагал мне, что называется, доказать делами свои слова – реализовывать стратегию переговоров и программу экономических реформ, за которые я ратовал со стороны с тех самых пор, как Греция угодила в долговую кабалу. Сократ говаривал, что праведной жизнью живет тот, кто ни о чем не жалеет на смертном одре. Как я буду себя чувствовать в старости, рассказывая, как отвернулся от открывшейся возможности?
Вот бы посоветоваться с Данаей, подумалось мне. Но нас разделяли тысячи километров, а после долгого обсуждения в гостиной квартиры Алексиса от меня ждали решения здесь и сейчас. Поэтому я решился. Но все-таки счел необходимым выдвинуть последнее условие: сперва я хочу избраться в парламент. Не хотелось становиться очередным «внепарламентским» министром финансов наподобие Стурнараса и его преемника[98].