Вдруг Хаблак вспомнил лейтенанта Устимчика, бывшего коллегу, погоревшего в свое время из-за такой женщины, и это совсем отрезвило майора.
— Но, вероятно, вы не собирались в Киев… — сказал.
— Вещи… — возразила собеседница. — Евгению надо передать вещи. Борис говорит, что Аэрофлот незамедлительно доставит их в Одессу.
Хаблак поднялся:
— А вот и моя машина. Спасибо за приглашение.
— Нет так нет, — быстро и без сожаления согласилась Юлия.
Она смотрела, как идет этот стройный и красивый милицейский офицер к калитке, но уже. не думала о нем. Сколько таких — стройных и красивых, на ее женский век хватит,
4
Старший научный сотрудник института Грач пришел на работу, как всегда, на десять минут раньше. Его уже во второй раз избрали председателем месткома, и он заботился о своей репутации, постоянно выступал против разгильдяйства и распущенности, и все должны были воочию убеждаться, какой он принципиальный и аккуратный.
Другое дело, что Грач редко досиживал в институте до конца работы — всегда находил повод, чтоб уйти раньше, конечно, абсолютно убедительный повод: вызов в горком профсоюза, собрание актива, научная конференция, — боже мой, нескончаемы обязанности председателя месткома и заместителя заведующего отделом института, и если умело манипулировать ими, то в таком большом хозяйстве, как научно-исследовательский институт, можно просуществовать, так сказать, с наименьшими для себя потерями.
Грач давно уже понял нехитрую механику институтских порядков и взаимоотношений. Конечно, царь и бог — директор — известный ученый, академик, лауреат Николай Васильевич Корольков. Одно его слово весит больше, чем целая речь председателя месткома.
Но до Николая Васильевича, как до каждого уважающего себя «царя» и «бога», далеко, он где-то там, в высших научных сферах, на заседаниях, съездах, конференциях и симпозиумах, а тут, на земле, на твердом научном «грунте», хозяйничают совсем другие, тут все вопросы решают заместитель директора Михаил Михайлович Куцюк-Кучинский и его ближайший помощник и советник Ярослав Иванович Курочко, доктор наук и непосредственный шеф Федора Степановича Грача.
Иногда они консультируются и с председателем месткома, это как-то подымает авторитет, отвечает амбициям Грача, хотя Федор Степанович очень хорошо знает свое место на иерархической лестнице, сам высовывается редко, все более или менее принципиальные вопросы согласовывает с Ярославом Ивановичем, догадываясь, что в таком случае его всегда поддержит и заместитель директора.
Сегодня Грач немного нервничал. Время от времени снимал очки или сдвигал их на кончик маленького, похожего на пуговицу носа, закатывал глаза, будто на потолке или даже где-то выше мог прочитать ответ на мучившие его вопросы.
Еще бы, возможно, сегодня решится то, к чему он шел долгих три года, наконец материализуются плоды его не очень обременительных размышлений. Может, сегодня фортуна улыбнется ему, должна улыбнуться, ведь на его стороне Ярослав Иванович, а шеф, если захочет, может сделать все.
Да, докторская диссертация — предел желаний кандидата наук Федора Степановича Грача.
Защитить докторскую диссертацию — и точка. Конец интригам и унижениям, хватит консультироваться, советоваться, благодарить и кланяться.
Доктор есть доктор. Это — положение и зарплата. Это, в конце концов, независимость, это — осуществление тщеславных устремлений Грача, твердо знавшего, что он ничуть не хуже по всем, так сказать, показателям самого Ярослава Ивановича Курочко, а по некоторым даже превосходит его.
Да, превосходит. Во всяком случае, умнее и дальновидней Курочко, к тому же моложе и половчее, так что должность заведующего отделом по праву принадлежит ему.
А вам, уважаемый Ярослав Иванович, придется уступить место. Впрочем, можно вас и выдвинуть: сколько почетных должностей разных референтов и консультантов, правда, без власти ж соответствующего авторитета, зато денежных.
А что вам нужно теперь, когда перевалило за пятьдесят? Небось только деньги. Власть — кусок вкусного пирога, — пусть ею насладятся вволю другие.
Федор Степанович иногда, в минуты душевного просветления, представлял себя на месте Курочко. Как впервые после приказа появится в институте, конечно опоздав на час или больше, пренебрегая унизительной месткомовской пунктуальностью: это вам не кто-нибудь, а доктор наук Грач, и все должны сразу постичь это.
Ведь никто еще не знает, какая у него твердая рука.
Грач поправил дрожащими пальцами очки и снова закатил глаза. Потом вытащил из ящика письменного стола кожаную панку и сделал вид, что занят бумагами: сотрудники отдела должны видеть, что профсоюзный босс с утра начинает заботиться о них.
Первой влетела в комнату Верочка. Верунчик-красунчик, как называли ее в институте, предмет неразделенной любви Грача. Она остановилась в дверях, мигая густо накрашенными ресницами, и послала Федору Степановичу воздушный поцелуй.
Грач оторвался от бумаг, взглянул на Верунчика сурово, хоть сердце и екнуло.
Подумал: вряд ли Верунчик-красунчик откажет ему, если он наконец станет доктором. Эта мысль сладко пощекотала его, захотелось уже сейчас сказать Верунчику что-то едкое, как-то поставить на место, однако сдержался и снова углубился в бумаги.
Всему свое время, и лишь терпеливый достигает высот.
Только бы защититься!
Он согласен на все, даже принесет этому осточертевшему Юре, жалкому репортеришке, газетчику, подправлявшему его диссертацию — расставлял запятые и выискивал грамматические ошибки, — две-три бутылки пива. Тот пожелал именно такое вознаграждения за свою ничтожную работу— так и сказал, чтобы похвастаться в кругу таких же бездарных писак, что, мол, ему, Юре, всякие так докторишки наук носили пиво.
Ну и пусть, он переживет все, даже унижение. Ведь только униженный умеет по-настоящему отомстить.
Грач здоровался с сотрудниками, занимавшими места за столами или заглядывавшими в их большую комнату, а сам считал минуты.
Гнусная все же привычка у этого Ярослава Ивановича — опаздывать. Тебе же, посредственности и сучьему сыну, деньги платят за работу, и большие деньги» так хоть являйся вовремя…
Наконец появилась Людмилочка. И сразу к столу Верунчика — хи-хи, ха-ха, щебечут, стрекочут, вроде и не в институте, а где-то на Крещатике, ни стыда, ни совести…
Прикрыв глаза ладонью, Грач тоскливо поглядывал на девушек. Когда-то он, улучив момент, обманув бдительность своей суровой, не очень красивой, на год старше его жены, пригласил девушек в пригородный дом отдыха. Верунчика-красунчика и Людмилочку, а для баланса — знакомого Юру-газетчика. Смог устроить этот выезд через местком без особых затрат, приобрел лишь для девушек три бутылки красного игристого.
И все складывалось хорошо. Комнаты у них отдельные, есть где уединиться. Людмилочка выпила и, как не без оснований решил Грач, была готова на все, да и Верунчик, кажется, наконец смягчилась. Предварительно они с Юрой договорились о сферах, так сказать, влияния, Юра должен был ухаживать за Людмилочкой — и он не нарушил конвенции. Но, наблюдая, как разомлевшая девушка жмется к нахальному газетчику, Грач вдруг ни с того ни с сего начинал ревновать, втирался между ними, сам прижимался к Людмилочке, но глазами ел Верунчика.
Боже мой, нет предела человеческой алчности, и не доводит она до добра!
Так и тогда. Допили красное игристое, Юра уже потянул Людмилочку другую комнату, но какой-то бес попутал Федора Степановича: загородил двери, схватил девушку руку, у соперника, спросить бы — зачем?
В конце концов, девушки рассердились пошли к себе — до сих пор Верунчик-красунчик не может простить ему той поездки.
Ничего, простит, дай боже только, чтоб устроилось с докторской!
Минул почти час, девушки нащебетались занялись наконец работой. Грач уж совсем было потерял терпение, и только тогда приехал Ярослав Иванович. Он вошел в комнату, как всегда предельно деловой, сосредоточенный и даже хмурый, будто в самом деле научные мысли не давали покоя, ни на кого не посмотрел, лишь встретился глазами Грачом, едва заметно кивнул исчез дверях.
Сердце у Федора Степановича замерло: зав вызвал его, значит, разговор, как и планировалось, состоится именно сегодня.