— Да, ученый совет не пойдет против Николая Васильевича, — согласился Куцюк-Кучинский.
— И потому следует созвать его немедленно, — подсказал Курочко, — пока наш уважаемый академик не вернулся.
— Трудно.
— Но возможно.
— Ничего невозможного и в самом деле нет, — как-то злорадно блеснул очками Михаил Михайлович. — Но Корольков может усмотреть в самом факте внеочередного созыва ученого совета ну что-то… подозрительное, если хотите.
— Пустяки! — уверенно возразил Курочко. — Ему совсем необязательно знать об этом заседании, протокол подпишете вы, а Николаю Васильевичу некогда углубляться в мелочи, текущие дела не должны его интересовать, более того, мы просто должны беречь время академика для науки.
Куцюк-Кучинский вздохнул и снова блеснул очками. Сказал приглушенно:
— Я догадывался, что диссертация Грача не имеет большой научной ценности, теперь вы окончательно убедили меня в этом.
— Для чего же так прямо?
— Мы свои люди, Ярослав Иванович, и не нужны нам дипломатические экивоки.
— Итак, ученый совет созовем…
— До возвращения Королькова.
— Одно удовольствие иметь с вами дело.
— И я тоже понимаю вас с полуслова.
Курочко погасил окурок, разогнал рукой дым. Хотел уже идти, но Куцюк-Кучинский остановил его. Спросил;
— А как же ВАК, Ярослав Иванович? Не возникнут ли непредвиденные сложности?
Будем надеяться…
— Ну что ж. — Куцюк-Кучинский махнул рукой, то ли соглашаясь, то ли отпуская Курочко. — Полагаюсь на вас.
Ярослав Иванович улыбнулся и пошел, а Куцюк-Кучинский смотрел ему вслед и думал, что, в конце концов, если даже диссертацию Грача ВАК и зарежет, с него как с гуся вода. Ну созвал срочно ученый совет, кто же поставит это на вид? Облегченно вздохнул и открыл окно: хоть и «Золотое руно», а дышать нечем.
Курочко вышел в приемную в хорошем настроении: дело сделано и ужин в ресторане обеспечен. Вспомнил, что не пригласил Колобка, хотел даже вернуться, но решил: не надо. Да, не стоит, кто-нибудь может увидеть Грача в ресторане вместе с заместителем директора, пойдут нежелательные слухи, возможны анонимки, а диссертанту это совсем ни к чему.
Ярослав Иванович широко улыбнулся секретарше, хотел сказать ей что-то приятное, но увидел в приемной незнакомца. Сидит скромно возле дверей, скрестив руки на груди, и смешно шевелит большими пальцами. Этот толстяк, вероятно, не ученый — у Курочко была цепкая память, и был уверен, что раньше никогда и нигде не встречался с ним. А если не ученый и не какая-нибудь важная птица (а «птица» вряд ли сидела бы, терпеливо ожидая приема у Куцюка-Кучинского), так и не заслуживает внимания.
Курочко еще раз улыбнулся секретарше и поспешил в отдел порадовать Грача приятным известием.
Секретарша, заглянув в кабинет, доложила:
— К вам, Михаил Михайлович, следователь из прокуратуры товарищ Дробаха. — И сразу отошла от дверей, пропуская: — Прошу вас…
Смотрела, как боком протискивается в кабинет человек в мешковатом костюме, проводила его любопытным взглядом и плотно прикрыла дверь.
Куцюк-Кучинский встретил Дробаху, стоя за столом. Приветствовал его легким наклоном головы и указал на кресло.
Дробаха, прежде чем сесть, подал удостоверение — «заместитель директора внимательно изучил документ, видно, должность следователя по особо важным делам поразила его, так как, возвратив красную книжечку, протянул Дробахе руку и спросил услужливо:
— Что же именно может заинтересовать вас в нашем скромном учреждении?
Дробаха спрятал удостоверение, медленно опустился в кресло, выдержал паузу и наконец сказал:
— Не такое уж и скромное учреждение возглавляете, Михаил Михайлович. Не прибедняйтесь.
— Заместитель, только заместитель директора, товарищ Дробаха. А директор у нас, вероятно, слышали, — . академик Корольков.
— Только вчера разговаривал с ним.
— Случайно, не ошибаетесь? Именно вчера Николай Васильевич вылетел в Одессу.
— Мы встретились с ним в аэропорту.
— Ничего не понимаю.
— Неприятная штука, Михаил Михайлович, однако должен поставить вас в известность: в одном из чемоданов пассажиров, отправляющихся в Одессу, взорвалась мина, к счастью, никто не пострадал.
— Диверсия? — широко раскрыл глаза Куцюк-Кучинский. — Хотели убить Николая Васильевича?
Дробаха снисходительно улыбнулся.
— Не совсем так, — уточнил, — но имеем основания считать, что кого-то из пассажиров…
— Невероятно!.. — искренне воскликнул Куцюк-Кучинский и вдруг запнулся. Неужели?..
Вспомнил: несколько минут назад Курочко сказал. Как же он сказал? Точно: «Машины разбиваются и самолеты…»
«Неужели? Ишь прохиндей проклятый… А может, пустое.»
Невероятно. — повторил дрожащим голосом. Посмотрел на Дробаха растерянно: — И вы пришли к нам злоумышленника?
— Ну зачем так категорично? Скажем: выяснить некоторые обстоятельства.
— Чем же я могу?..
— Николай Васильевич рассказал, его чемодан стоял в приемной. Как вы считаете, не мог ли кто-нибудь воспользоваться этим? Может, секретарша?
— Наташа?
— Наталья Павловна Яблонская, если не ошибаюсь?
— Считаете, она причастна?
— Я ничего не считаю, Михаил Михайлович, я только знаю, что в одном из чемоданов, сданных в Борисполе в багаж, была мина с часовым механизмом.
— Но ведь Наташа!.. Что она может?
— Николай Васильевич сообщил, что не закрывал чемодан на ключ и, после того как дома уложил необходимые вещи, не заглядывал в него.
— Не верю, что Наташа могла сотворить такое.
— Кто кроме вас и нее знал, что Николай Васильевич вылетает в Одессу?
Куцюк-Кучинский задумался на несколько секунд.
— Конечно, шофер, — ответил он, а сам подумал: «Неужели Курочко? Неужели мог пойти на такое? Какой прохиндей! Однако следует молчать. Только молчать, иначе начнут распутывать клубок и сразу выяснят, кто поддерживал Курочко… Станут известны некоторые негативные аспекты нашей дружбы, темные пятна…»
— Фамилия шофера?
— Петро Лужный.
— Еще кто?
— Неужели вы думаете, что отъезд директора института на симпозиум — государственная тайна? — улыбнулся Куцюк-Кучинский. Ему хватило нескольких секунд, чтобы овладеть собой и трезво взвесить ситуацию. Даже принять решение.
— Конечно, я так не думаю, — ответил Дробаха серьезно. — С вашего разрешения, я хотел бы поговорить с Натальей Павловной.
— Пожалуйста, — с облегчением согласился Куцюк- Кучинский: по крайней мере, еще несколько минут на размышления.
Сидя в приемной, Дробаха успел присмотреться к секретарше, и она произвела на него приятное впечатление. Не какая-то миленькая вертихвостка, женщина еще молодая, но серьезная и время не теряла: разбирала утреннюю почту, а не читала какой-нибудь припрятанный в ящике увлекательный роман. И сейчас вошла в кабинет сосредоточенная и остановилась у дверей выжидательно.
— У товарища следователя, Наташа, несколько вопросов к вам, — сказал Михаил Михайлович и пригласил: — Идите сюда и садитесь.
Не удивилась и не встревожилась, прошла к столу спокойно, расположилась удобно в кресле и уставилась на Дробаху.
— Когда вчера приехал в институт Николай Васильевич? — спросил следователь.
— В десять. Может, немного позже.
— Он принес с собой чемодан?
— Ну что вы!.. — удивилась несообразительности следователя. — Чемодан занес шофер.
— Петр Лужный?
— Нет, за директором послали машину Михаила Михайловича. У Петра что-то испортилось.
— А я и не знал, — вставил Куцюк-Кучинский.
— Не хотела вас отвлекать: вы принимали представителей завода.
— Точно.
— Итак, — продолжал Дробаха, — шофер принес чемодан…
— И оставил его в приемной.
— Когда Николай Васильевич выехал в Борисполь?
— В начале двенадцатого.
— Значит, чемодан стоял в приемной немного больше часа?
— Да.
— Вы не интересовались чемоданом? Не прикасались к нему?
Возмущенно пожала плечами:
— Зачем?
— Прошу вас, — мягко сказал Дробаха, — припомните, вы все время, с десяти до отъезда директора, сидели в приемной?
Наташа задумалась на мгновение и ответила не колеблясь: