По пути на стадион подполковник проходил мимо городской квартиры Петровых и, повинуясь необъяснимому чувству, которое неожиданно возникло у него, заглянул во двор.
Не встретив никого, он хотел было поискать дворника, которого в свое время вызывал по делу об убийстве Нины Андреевны, но потом передумал и несколько раз прошелся по двору, заглядывая во все уголки, осматривая сараи и гаражи.
Как ни странно, было у него такое ощущение, словно не сам он здесь ходил, а кто-то водил его, пока не привел к высокому деревянному забору, за которым начинался ипподром.
И тут его взгляд натолкнулся на грязные конфетные обертки, занесенные ветром под забор. Среди них увидел он какой-то пожелтевший клочок бумаги и поднял его.
Это и был обрывок фотографии. Подполковник стер с него пыль и вздрогнул. На него смотрел одним глазом разорванный пополам управляющий трестом Иван Васильевич Петров.
По формату фотографии нетрудно было догадаться, что изображены на ней были двое. А кто же еще? Весьма вероятно, что это семейное фото и рядом с Иваном Васильевичем зафиксирована была его покойная супруга Нина Андреевна.
Судя по всему, фотография разорвана и выброшена давно… Долго еще рассматривал Коваль разный мусор, но других обрывков фотографии не обнаружил…
Матч закончился. Ликуя по случаю победы «своей» команды, болельщики оживленно обсуждали игру, и их шумная толпа двинулась к выходу.
У левого бокового выхода подполковник увидел Тищенко.
— Дмитрий Иванович! Товарищ Коваль! — тот радостно замахал рукой, пытаясь привлечь его внимание.
Но Коваль сделал вид, что не заметил следователя, и, слившись с толпой, вышел на площадь.
Скрыть от Тищенко свою сегодняшнюю находку он не мог, но и рассказывать о ней сейчас не хотел, и поэтому предпочел уклониться от встречи.
На площади видел подполковник и управляющего трестом Петрова, который садился в ожидавшую его «Волгу».
…Дома Коваль еще долго рассматривал клочок фотографии. Жалел, что нет под рукой какой-нибудь другой фотографии Петрова, чтобы сличить. Впрочем, подполковник хорошо помнил волевое лицо управляющего трестом. Особенно врезались в память сжатые губы и широко поставленные, монгольского типа скулы. На пожелтевшем от времени клочке были видны губы и одна скула… Но почему же все-таки фотография порвана и кто ее порвал? Случайно ли? Ковалю казалось, что маленький обрывок хранит какую-то тайну…
12
На следующее утро, придя в управление, Коваль сразу же заглянул в отдел криминалистики и попросил экспертов сопоставить найденный им клочок фотографии с нынешним изображением Петрова и определить время, когда фотография была разорвана и выброшена.
В полдень, отправив в следственный изолятор допрошенного грабителя, он позвонил экспертам. Они подтвердили то, что и невооруженным глазом заметил сам Коваль. Половина лица на обрывке фото сходна с первой стороной лица Петрова. Но в то же время не исключено, что это все же не он. Фотография выброшена примерно три-четыре месяца назад.
Заключение экспертизы озадачило Коваля.
Кто же, если не Петров, изображен на обрывке?
Эксперты высказали гипотезу — близкий родственник, старший по возрасту.
Но что за родственник? Отец? Старший брат?
У Ивана Васильевича Петрова, как было известно из анкет и документов, родственников нет, а родители умерли еще в тридцать втором году.
Быть может, это просто двойник?
И еще вопрос: когда был сфотографирован человек, половина лица которого сохранилась? Сейчас он выглядит лет на шесть-семь старше Петрова, а когда сделан снимок — неизвестно.
Экспертиза установила время изготовления снимка приблизительно: два-три года назад. Значит, объект изображения старше управляющего трестом лет на восемь — десять и никак не может быть его отцом.
Коваль еще в мае направил частное поручение вятской милиции — уточнить наличие родственников у гражданина Петрова Ивана Васильевича. Ответ подтвердил все данные, изложенные управляющим в анкете и автобиографии, — родственников пет.
Тогда же, в первые дни расследования, Коваль интересовался и почтой Петровых. Оказалось, что управляющий трестом из года в год выписывает «Известия», «Крокодил» и, как ни странно, журнал «Социалистическая законность». Сугубо профессиональный юридический журнал.
Тогда подполковник не обратил на это внимания. Теперь — задумался над этим. В самом деле, к чему строителю колодцев тонкости юриспруденции?
Управляющий трестом «Артезианстрой» все больше и больше вторгался в раздумья Коваля. Это его озадачивало. Собственно говоря, дело об убийстве жены Петрова закончено, убийца осужден, и вроде бы незачем к нему возвращаться. Разве что — этот клочок фотографии. Но такая незначительная, ничего не говорящая деталь вряд ли что-либо добавит к законченному делу.
И все же Коваль не мог избавиться от странного ощущения, что ему обязательно нужно сделать что-то еще… Он решил размножить обрывок найденной фотографии и разослать его в исправительно-трудовые колонии. Кто знает, может быть, этот двойник Петрова был когда-то судим, и таким образом удастся установить его личность!
Коваль позвонил в гараж и вызвал машину.
Вскоре был он уже в Березовом.
Отпустив машину, он пошел по тропинке, которая вела к даче Петровых.
Когда шум газика затих, Ковалю показалось, что он словно погружается в глубокие волны тишины. Солнце не было здесь таким жарким, как в городе: зеленая и кое-где уже пожелтевшая равнина и густые лесонасаждения словно поглощали его лучи. Из-под ног Коваля то и дело выпрыгивали кузнечики, перед глазами мелькали стрекозы.
Где-то далеко прошумела электричка.
В сосновой роще, где была убита Нина Андреевна, тишина казалась еще плотнее и словно отгораживала рощу от всего мира. По всей вероятности, люди и раньше наведывались сюда редко, а после убийства и вовсе обходили это место.
Шелестела листва на одинокой дикой яблоньке, которая стояла посреди небольшой поляны. Скользнула по траве короткая тень тучи, зацепилась за островерхие сосенки, сорвалась и поплыла дальше.
Коваль сел на землю около кустов, окаймлявших поляну. Вслушался в шелест высоких трав, в легкий шум ветра. Но что могли подсказать ему эти травы, этот ветер?
Он заметил несколько сухих стебельков под зеленой травой. Такие желтые стебельки — остатки сломанных и не замеченных при первых осмотрах травинок — можно было обнаружить в разных местах поляны.
Коваль поднялся, прошелся по поляне. Все-таки странно, зачем он приехал сюда, что повлекло его на место убийства? Сейчас, по истечении трех месяцев, от разыгравшейся здесь трагедии едва ли остались какие-либо следы.
Он вышел из посадки и направился к даче, понимая, что и там вряд ли увидит что-нибудь новое: дача-то, по всей вероятности, пустует и заперта, ведь хозяин теперь сюда не заглядывает.
Но вот и он, дом Петрова. Двухэтажный, кирпичный, отгороженный от леса забором. Засохший, невыкопанный огород с сожженной солнцем картофельной ботвой. Под окнами — увядшие цветы.
Напротив — домик Сосновского. Маленький, низенький, особенно в сравнении с дачей Петровых. Окна крест-накрест забиты досками.
От обоих домов веет запустением.
Коваль толкнул калитку и вошел во двор.
Узкая дорожка, по которой ходила Нина Андреевна. Под крыльцом — старая женская тапочка.
Вдруг в доме что-то стукнуло. Словно уронили тяжелый предмет. Подполковник посмотрел на часы. Половина пятого. Управляющий трестом не мог оказаться здесь в рабочее время. Кто же там? Может быть, Петров сдал свою дачу?
Коваль поднялся на крыльцо, дернул дверь. Она оказалась открытой…
В большой комнате, куда вошел подполковник, было душно и полутемно. Окна закрыты, шторы опущены. Тоненькие полоски пыли под солнечными лучами, пробившимися сквозь щели между планками деревянных штор, длинными копьями вонзалась в пол. Ковалю показалось, что эти копья пригвождают к полу чьи-то тени.
В доме тишина. Подполковник огляделся. Картина, подаренная художником Нине Андреевне, висела на своем месте. Та же роща, где он только что был, та же поляна и дикая яблонька. И Нина Андреевна, улыбаясь, полулежит под деревом.
В полутемной комнате картина казалась старым музейным полотном, над которым потрудились столетия и которое хранит какую-то тайну. Коваль многое отдал бы, чтобы ее разгадать. Что же представляет собой эта картина? Подарок мастера избраннице сердца, недостижимой своей мечте? Или же плод патологического рассудка, в котором давно созревало стремление какой угодно ценой удовлетворить болезненную страсть? Что водило кистью художника: чистая любовь или изощренный садизм, проявившийся в дарении своей жертве картины, на которой запечатлено место ее будущей гибели?