А тот повернулся к молчавшему Лаврентьеву и спросил вежливо:
— Вы тоже улетаете?
— Да, вышел срок.
— Вы случайно оказались среди нас?
— Совершенно, — ответил Лаврентьев искренне.
— Наверно, странное впечатление? Хаос? Трудно ориентироваться на кухне, если сам не повар. К тому же так много плохих картин. Вернее, посредственных.
— Потому и хочется надеяться на хорошую.
— Да вы оптимист!
— А вы? Разве не надеетесь?
— Не знаю, — поделился сомнениями актер. — Сыграть хочется, понятно, хорошо, но материала не хватает. Дырки же латаем отсебятиной, штампами, которые так охотно поносим на словах… А куда денешься? Хотя бы с Шумовым… Конечно, главное то, что он выполнил свой долг. Но мы даже не знаем, как он погиб…
Эго было правдой. И Лаврентьев не знал.
— Что же остается? Создать правдоподобие. На основе новейших штампов. Помните, как немцев изображали круглыми идиотами? Теперь это не кушается. Они поумнели, бдительны. Вплоть до солдата, что заподозрил Шумова. Разумеется, так могло быть. Это случайность войны. Но искусство боится случайности, если в ней не проявляется личность. Скажем, мужественный человек попадает под машину. Возможно такое в жизни?
— Сколько хотите, — подтвердил Леня, которого никто не спрашивал.
— Однако, если вы оборвете таким образом жизнь храбреца на экране, я вас не пойму. Другое дело, когда он бросается под колеса, чтобы спасти случайного мальчишку, пусть оболтуса, которого двадцать раз предупреждали, что гонять мяч на мостовой опасно. Тут я верю и понимаю, хотя нужный обществу герой погиб, а оболтус спасен и благополучно вырастет обыкновенным алкашом и тунеядцем. Верю не в разумность происшедшего, а в его убедительность, неизбежность, если хотите. Знаете, я сжился с Шумовым, мне кажется, что его погубила не бдительность часового, а нечто драматическое… — Актер улыбнулся смущенно. — Фантазирую, конечно. В порядке бреда…
— За несколько минут до взрыва в здании была убита артистка, — сказал Лаврентьев, хотя и не собирался об этом говорить и понятия не имел, каким образом смерть Веры могла быть связана с гибелью Шумова.
— Какая? — удивился Андрей. — Неужели наша? Та, что Наташка играет?
— Да.
— Ну и ну! А мы ее с гитарой под флагом снимаем. Не зря говорят, что там, где кончается здравый смысл, начинается кинематограф.
— В данном случае, пожалуй, наоборот. Кинематограф следует здравому смыслу. Неизвестно ведь, кто убил артистку. Может быть, подвыпивший ревнивец…
— А хотя бы… Выстрел, суматоха, — оживился актер. — Впрочем, это уже было в «Приваловских миллионах».
— Вот видите. Не Шумов же ее убил?…
— А они знали друг друга? — спросил Андрей.
— Это было одно из неизбежных знакомств в среде, в которой он вращался.
Лаврентьев видел их вместе в театральном кафе, но на вопрос, знали ли они друг друга, ответить было трудно.
Им и самим было бы нелегко сказать, да или нет, хотя каждый спрашивал себя. И когда Шумов в тот последний час шел к ней с артистическую комнату, он понимал, что твердого ответа не знает, но шел он не в заблуждении, а в необходимости, в той внутренней драматической необходимости, о которой догадывался теперь Андрей Федорович.
Он увидел ее лицо в зеркале, возле которого уже стоял букет от нетерпеливых поклонников, хотя основное выступление предстояло ей после антракта.
— А где же твои цветы? — спросила она и заметила, взглянув на его руки, то, что он не успел смыть, — угольную пыль. — Что это?
— Немного испачкался.
— Где?
Не отвечая, он открыл кран умывальника и подставил ладони под тонкую струйку холодной воды. Она поняла, что происходит необычное.
— Что случилось?
Она встала из-за столика.
— Я хочу спасти тебя, Вера.
— Ты шутишь?
— Нет.
У Шумова было очень мало времени, часовой механизм под штыбом отсчитывал немногие оставшиеся минуты и секунды, и сказать было нужно так, чтобы она сразу поняла.
— Если ты немедленно вместе со мной покинешь театр, то сможешь начать жизнь сначала.
Вера была потрясена:
— Я так и знала, я чувствовала, кто ты… Но почему немедленно? Почему сразу?
— Потому что я ухожу сейчас.
Он еще надеялся убедить ее, не упоминая о взрыве.
— Мы можем встретиться позже… после спектакля.
— Ты не хочешь уйти со мной?
— Нет, нет, я не сказала. Но это же неожиданно. На это нужно решиться.
— Решайся.
— Так сразу? — повторила она.
— Речь идет о твоей жизни. В таких случаях не медлят.
— Но кому я нужна там? А здесь мне обещали…