— Люди найдутся, — сказал он уверенно.
— А оружие?
— А немцы зачем?
Так просто было решено все, и решено непоколебимо, хотя и люди и оружие нашлись не сразу, а когда сошелся Мишка с Константином, который был кумиром уличных подростков и теперь подбирал надежных ребят из тех, что недавно восторженно рассматривали красные кубики на его голубых петлицах…
Но и, приняв решение, они не знали и не могли знать, что их ждет, и Лена, вдыхая ароматный воздух этой обманчиво безмятежной ночи, сказала:
— Как хорошо, Миша, правда?
С тех пор он не мог слышать запаха распускающихся ночью табаков и радовался, что теперь их не сажают вокруг новых больших домов…
И еще одна встреча в этом же саду терзала память Моргунова. Никаких цветов тогда уже не было, луна будто бежала, пробиваясь сквозь облака, которые на самом деле спешили, мчались сами, гонимые осенним ветром, и луна то проваливалась в них, то снова появлялась над обнажившимся садом, и тени деревьев казались не сказочными и ажурными, а напоминали старую выброшенную рыбацкую сеть, рваную, истлевающую на прибрежном песке…
— Я так рада тебя видеть.
Он осторожно положил руку на ее плечо, прикрытое стареньким школьным пальтишком.
— Как дома?
— Папа очень подавлен. Он догадывается… Я боюсь за него.
— Когда наши вернутся, он будет гордиться тобой.
— Миш?
— Что?
— Скажи, война кончится? — спросила она неожиданно.
— Еще бы!
У него было бодрое, уверенное настроение. После казни бургомистра ими восхищались, и Мишка чувствовал себя героем, неуловимым мстителем, хотя все самое опасное сделал Константин.
— И мы еще пойдем в школу?
Вот об этом он думал меньше всего. Школа осталась в каком-то невероятно далеком прошлом, плюсквамперфектум, как говорили на уроках немецкого языка. Ну зачем ему школа? Но он не хотел огорчать ее:
— Конечно. И будем танцевать на выпускном вечере.
— Танцевать?
Наверно, ее томили предчувствия.
— Полька-бабочка. Прошу! — Мишка протянул руки.
— Сумасшедший!
— Тогда вальс.
Она улыбнулась, и он был счастлив.
— Только тихонечко.
Они бесшумно закружились на каменной дорожке.
— Ой!
Ее каблук попал в щель между каменными плитами и сломался.
— Минуточку. Без паники. Делаем — раз…
Мишка попытался кулаком прибить каблук к подошве, но из этого ничего не вышло.
— Какая обида, — сказала она, — мы уже променяли на продукты все, что можно.
— Не огорчайся, я на толкучке одного типа знаю. У него такие туфельки достать можно…
— Ну что ты!
А его уже захватила идея. Он вдруг вспомнил, что никогда не делал ей подарков. Ведь они просто дружили… А это будет настоящий «взрослый» подарок. И он знал, где его раздобыть, потому что часто бывал на барахолке, выполняя поручения Константина. Но как мог обыкновенный шестнадцатилетний советский паренек Мишка Моргунов даже в то леденящее душу время, когда на глазах беспредельно расширились возможности зла, как мог этот честный, порядочный, нормальный вчерашний мальчишка представить себе, что другой, почти ровесник ему, парень, который ничем внешне не отличается от остальных людей, торгует вещами, с которых в самом буквальном смысле смывает человеческую кровь?
Но сколько бы ни приводил себе этот убедительный довод Мишка, а потом всю свою жизнь Михаил Васильевич Моргунов, логика его не могла ни успокоить, ни оправдать в собственных глазах, и потому никогда и никому не рассказывал он о том, что произошло после его легкомысленного решения подарить Лене туфли, и по этой же причине настоял он, чтобы автор Саша ни в коем случае не включал его в сценарий, ибо правду рассказать ему не мог, а ко лжи всегда относился с брезгливостью…
Споры, которые так лихорадили киногруппу из-за суперкрана и связанного с ним начала съемок, разрешились бескровно, без престижного ущерба для обеих сторон. В самый разгар дружеского общения, которое завершило нервный и жаркий день, в гостиницу пришла телеграмма с известием, что занятая на других съемках актриса, игравшая роль фашистской приспешницы-певички, может на два дня отлучиться из своей киногруппы и прилететь в город, причем возможность эта исключительная и ее необходимо обязательно реализовать.
— Это выход. Прекрасно! — объявил режиссер.
— Не прекрасно, но выход, — согласился Базилевич.
— Почему же — не прекрасно? — спросил режиссер, хотя отлично знал точку зрения директора, считавшего, что в городе достаточно снять фасад местного театра, а само выступление целесообразнее снимать в Москве.
— Я вам такой зальчик отыщу, что пальчики оближете, — говорил Базилевич.