Толпа волновалась, в ней возникали догадки, опасения… «Это смерть!»-услышала Белла тихий голос за своей спиной.
Она обернулась и увидела страшно бледное лицо какой-то девушки. В эту минуту девушка рванулась вперед и бросилась к охранению. Белла слышала ее отчаянный голос: «У меня там отец. На собрании в МК…»
Белла стала выбираться из толпы: еще только услышав взрыв, она уже знала, что это… Но только теперь осознала ясно. В ее мыслях что-то переместилось с грохотом этого взрыва. И сейчас все было ясно — что надо делать и даже очередность этих действий: сначала домой… Зачем? Взять необходимые вещи — вряд ли ей позволят вернуться за ними. Потом — на Лубянку, к тому самому подъезду, приблизиться к которому она не решилась той ночью. А то, что взрыв имел отношение к человеку, которого она знала и больше не хотела знать, ей тоже стало ясно с первого мгновения, как только она услышала взрыв… Она заторопилась домой.
Дверь, как всегда, была не заперта. В темном коридоре она нащупала ключ, который — ей ясно помнилось — она повернула, уходя. Но ключа в двери не было. Она нажала ручку, и дверь открылась. С тахты поднялся кто-то… Она хотела включить свет…
— Не надо! Здравствуйте, Белла! — произнес незнакомый голос.
«Здравствуйте, Белла!» — сказало ей незнакомым голосом то, что она хотела оставить навсегда, отбросить, может быть, даже вместе с жизнью. Но оно было живуче и не выпускало ее.
— Я от Черепка — за вами, — сказал незнакомец.
Он мог и не говорить этого, она все поняла.
— Лучше, если сейчас вы будете в безопасном месте, — ласково сказал незнакомец.
«Мне ничто не угрожает!» — хотела возразить Белла, но промолчала: это было бы бесполезно.
Дача стояла на лесном участке дороги Красково-Малаховка. Просторный деревянный дом был хорошо укрыт густым лесом. Дом имел застекленный мезонин. За домом, в некотором отдалении, находились службы и погреба.
Место это как нельзя более соответствовало своему назначению: тайная фабрика бомб, хранилище взрывчатки.
Именно здесь укрылись те, кто, опасаясь возмездия, имели план переждать, пока утихнут активные поиски, а затем пустить в ход немалые деньги, полученные от тайного центра: податься на юг…
Здесь, на даче Горина, «анархисты подполья» полагали, что это их убежище ни в коем случае не может стать известным ЧК.
Кроме лидеров, здесь были и «пособники»: Белла поняла, что их, как и ее, принудили таким образом к молчанию.
Но не только они, фактические пленники, с ненавистью смотрели на «лидеров», — и сами «лидеры» грызлись между собой, и трудно было понять, как опасность не заставила их сплотиться.
С той же ясностью, которую как будто раз навсегда обрела Белла, она подумала: «Идеи нет. Цели нет. Все — вразброд. Каждый — сам по себе».
И то, что она оказалась прикованной к их колеснице, Белла приняла как должную кару. Когда-то она ступила ногой в трясину, теперь трясина засосала ее.
Она много думала о Донате. Чаще всего — с уверенностью: «Выплывет, вывернется»… Ей и в голову прийти не могло, что через год Черепанов будет держать ответ перед советским правосудием!..
А дни шли. Осень делала свое дело. Вокруг зловещей дачи опасно оголялись деревья, водой наливались колдобины глинистой дороги, на которой явственно впечатывался человеческий след.
Но на даче Горина по-прежнему твердили о «недоступности» их убежища, о возможности выхода из него, о неминуемой гибели Советской власти.
И опять с этой обретенной ею способностью Белла слышала сквозь затверженные слова-смятение, страх, презрение друг к другу.
Как-то в террариуме она видела под стеклом клетки бой змей: отвратительное зрелище, от которого хотелось поскорее отдалиться. Дача Горина была такой клеткой. Но покинуть ее было невозможно. Это было одно из условий ее недоступности.
Чем дальше во времени отодвигался взрыв в Леонтьевском, тем более упрочивалась версия «недоступности».
Но однажды на рассвете наблюдатель скатился со своего поста в мезонине с криком: «Окружают!»
То, что в отряде чекистов, по всему было видно, отлично знали местность и расположение дачи, говорило о том, что «недоступная» дача давно на примете. Умело используя особенности места, нападавшие открыли огонь. Поднятые по тревоге обитатели дачи ответили залпами и стрельбой из револьверов. Чекисты перебежками приближались, не прекращая вести огонь, хоронясь за деревьями…
Бой шел уже около трех часов. Когда Белла подтаскивала патронный ящик к естественным амбразурам в проеме окон, она услышала чьи-то слова: «Последние»… На даче было полно взрывчатки, но мало патронов.
«Пустим в ход машину!» — сказал тот нее голос, и Белла поняла, что дачу будут взрывать. Странно: она знала, что это ее последние часы, но полное безразличие сковывало ее. Белла продолжала механически подавать патроны. С любопытством она взглянула в щель окна: чекисты наступали, защищенные частым хвойным лесом, — достоинства дачи обернулись против ее обитателей.
Потом Белла перешла к другой стене и увидела внутренность двора с большой собачьей будкой. Двор был пуст, даже собаки попрятались, вероятно, под крыльцо.
На дворе все еще было серо, но в этом сумраке человеческая фигура поползла от дома к будке…
Белла не одна заметила ее.
— У-у, гадина!.. — ругнулся кто-то рядом и, переложив револьвер с оконного переплета на подоконник, выстрелил по низу.
Первая же пуля догнала беглеца: он затих у самой собачьей будки, не успев втянуться в нее. Хотя Черепанова не было на даче, Белле показалось, что это он, что это Донат неподвижно лежит там, у собачьей будки. Она подумала, что это не может быть он, хотела сообразить, а кто же, но не успела: страшный грохот потряс воздух. Это взорвали дачу ее защитники.
2
Первый зимний день сделал город белым, легким, словно парящим в воздухе. Свежее веяние только что выпавшего снега перешибало запах мокрого угля и махорки и ощущалось даже здесь, на путях.
Эшелон стоял на запасном пути. «На фронт!» — было выведено наискось на двери теплушки, около которой взад-вперед ходил Василий, не отзываясь на зов товарищей.
— Ну и торчи там, топчись, как петух на заборе! — беззлобно кинул кто-то и задвинул дверь.
Василий упрямо шагал туда-сюда, снег скрипел под его сапогами, легкий морозец пробирал через тонкую шинель.
«Кажется, толком объяснил ей, где стоит эшелон. Пропуск у нее есть…» — беспокойно думал он.
Между тем знакомые звуки — рожок составителя, гудок маневрового паровоза «овечки», свисток кондуктора — вызывали у него воспоминания…
Какими далекими казались ему те дни, когда судьба его повернулась круто и бесповоротно. Он мысленно обегал взглядом пережитые годы — сколько событий радостных и горестных уместилось в них! В короткие сроки довелось ему узнать так много о жизни и смерти, о дружбе и предательстве, о черных делах врагов и беззаветной отваге лучших людей, какие были в мире Революции.
И теперь он уезжал с таким чувством, что еще одна полоса его жизни отходила в прошлое, отступала, оставляя в нем и боль больших потерь, и надежды, с которыми он сейчас уезжал на фронт. Последний, думал он, фронт гражданской войны…
В его памяти еще неотвязно стояла совсем недавно пережитая ночь, ночь, которую он так долго ждал: ночь расплаты.
Длительной и умелой работой чекистам удалось нащупать дорогу в тайное гнездо террористов. Никому не доверяя, обрубая многие связи, теперь уже ненужные или ненадежные, террористы укрылись здесь, все еще надеясь на безнаказанность, на удачу, на помощь «хозяев».
В поздний ночной час законспирированная под санитарную, с красным крестом над ветровым стеклом, машина с недозволенной скоростью мчалась по направлению к Краскову.
Василий оглядывал своих товарищей, как будто впервые их видел. И в самом деле, за то время, что он нес службу в МК, многое изменилось. Лица иных были ему незнакомы: в ЧК пришло новое пополнение из московских рабочих. Люди были лучше одеты и вооружены. Впрочем, последнее могло быть объяснено и значительностью сегодняшней операции.