Долго провалялся он в госпиталях. Наконец попался на глаза молодому врачу Петракову. Тогда и решилась дальнейшая судьба Алексея Васильевича — его перевели в клинику медицинского института. Через несколько месяцев он начал вставать...
Освободилось место дворника. После долгих уговоров управляющего домами (отказывал: человеку с таким здоровьем разве можно поручать самостоятельное дело!) наконец-то Алексей Васильевич стал работать. Ему дали квартиру на первом этаже, под балконом Петраковых.
Тяжело работалось поначалу. У Алексея Васильевича то метла валилась из рук, то легкую, на велосипедных колесах тележку с мусором не мог сдвинуть с места. В отчаянии он поднимался к Ивану Андреевичу: «Пропащее дело!.. Оскандалились и вы, и я».
Ранними утрами тех мрачных дней, когда еще не рассеивался туман, а уличные фонари были уже погашены, пока не начиналась беготня из подъездов, Иван Андреевич помогал убирать двор. Уставший, мокрый от пота, Алексей Васильевич опирался зарубцованной спиной о литую решетку ворот и упрашивал: «Хватит, Иван Андрев! Сколько уж для меня сделано... Хожу ведь, чего ж еще». Однажды решительно заявил: «Хватит. Обижусь!» И тогда ему на помощь Иван Андреевич стал посылать сына Артемку.
Так и вернулся к нормальной жизни контуженный солдат.
Потянуло увидеть Алексея Васильевича, рассказать о чудесах на свете, о городе под куполом, что, брат ты мой, далеко не многие видели. Да и просто постоять рядом, обменяться хотя бы мало что значащими словами. Оказывается, как это хорошо — уже с утра встречаться с добрым и понятным тебе человеком!..
Что же все-таки у Артемки-то?..
Крутились и крутились над головой широкие, в красно-зеленых переливах, лопасти. С каждым очередным оборотом у Ивана Андреевича все упорнее колотилась одна и та же мысль: еще круг — и сколько времени уже не вернешь? Опять круг, а что сделано тобою? Новый круг... Уехал, оставил все самое дорогое, и вдобавок уже который день в безделье... Раздумался, разволновался, до сна ли теперь? «Что же там, у Артемки?..»
— Ну и хоро-ош, глава семейства, — пробормотал Иван Андреевич. Он сел, свесив ноги, потом на цыпочках, чтобы шагами не беспокоить соседа, вышел на балкон. Как отсюда поговорить по телефону или по радио со своими родными?
Двор как двор. Огромный каменный мешок. По всем этажам, на всех окнах белые шторы. Ни одна не шелохнется, ни за одной из них не теплится огонек. Безлюдье, аккуратно занавешенная пустота.
Соседнюю комнату занимал научный сотрудник Уоткинс. Из открытой двери донесся шелест бумаги. Это обрадовал Ивана Андреевича: «Значит, не спит...»
Он вернулся в постель и решил, что поскольку они знакомы и Гровс даже советовал обращаться к нему, если что потребуется, то велика ли будет обида на Ивана Андреевича, если он на минуту прервет занятие соседа?
— Господин Уоткинс, вы не спите? — все же поосторожничал Иван Андреевич.
Послышался вздох.
— Нет, я за столом.
— Скажите, пожалуйста, можно ли отсюда поговорить по телефону или по радио с домом?
Отодвинулось кресло, мягко прошуршали шаги. И все стихло. Иван Андреевич подождал ответа, осуждая свою бесцеремонность; не надо было спрашивать, человек работал, а теперь мысль его прервана. Приказал себе: «Спать! Спать! Утро вечера мудренее». Повернувшись к стене, начал считать. Добрался до третьей сотни, уже казалось, вот-вот почувствует утомление однообразием...
— Вы меня звали, господин профессор?
У постели Ивана Андреевича стоял Уоткинс. На нем был строгий черный костюм, белая рубашка с тугим накрахмаленным воротником, черный с белыми горошинами галстук бабочка. «Вот почему он задержался...»
— Извините, господин Уоткинс, что я побеспокоил вас. Я не могу встать, я не одет...
На лице Уоткинса вздрагивала в нервном тике левая бровь. Ни слова в ответ. Как непроницаемый дипломат при вручении ноты.
— Скажите, пожалуйста, я смогу из вашего Центра поговорить по телефону с домом?
Уоткинс чуть-чуть подался вперед:
— Нет, не сможете, господин профессор. Линии связи используются только по служебным надобностям. Установленные порядки у нас никто не вправе нарушать.
— Благодарю вас, господин Уоткинс.
«Такая, значит, арифметика», — закусил губу Иван Андреевич.
— Спокойной ночи, господин профессор.