В мягких шерстяных плавках, в шапочке, плотно облегающей голову, он вскоре остановился у ступенек, покрытых резиновыми ковриками. Последняя ступенька была уже в водорослях, сквозь воду лишь виднелся оттопырившийся уголок черного коврика.
— Господин профессор, я обязан предупредить: здесь купаться нельзя.
Иван Андреевич замер. С ним рядом было непроницаемое лицо Уоткинса с глубокими морщинами у глаз.
— Слушайте, уважаемый! Что за шутки?! — поднял глаза Иван Андреевич на морщины Уоткинса, за которыми, как в вечерних складках далеких гор, тянулись узкие тени.
— Вы неправильно поняли меня, господин профессор. Нельзя купаться именно в этом месте. А там...
— Где там?! — тяжелел взгляд Ивана Андреевича.
— А там... — лишь зрачками указал Уоткинс. — От ступенек с ковриком и дальше, к концу бассейна. Я сейчас объясню, в чем тут дело...
Это поразительно! Никогда в голову не придет такое... Поток морской воды врывается в бассейн недалеко от ступенек. Здесь вода самая свежая и будто бы самая чистая; в этом месте может плавать только господин Гровс — все узаконено. Следующая лесенка — вон виднеются ступеньки без ковриков (не от бедности, не подумайте, а так полагается), ниже по течению, — там купание для заместителей господина Гровса. А потом, это еще дальше по течению, у самого конца бассейна, где вода вскоре сбрасывается по трубам в океан, могут принимать морские ванны все желающие. Иными словами, чтобы гостю было понятно, все остальные люди...
— Боже ты мой! — вырвалось у Ивана Андреевича.
Чертыхаясь, сдерживая возмущение, уже без всякого желания купаться, он прошлепал босиком по жесткому бетону вдоль бассейна. За последней лестницей, подойдя почти вплотную к остывшей после дневного зноя отвесной горе, он бросился в зеленую, словно подкрашенную ядовитым купоросом воду.
Возвращались молча. В коридоре своего дома Иван Андреевич обратился к непроницаемому спутнику:
— Вы — научные работники! Не понимаю, как вы можете мириться с этими... ступеньками. Лично вы... Или еще один научный работник, Жак... Не могу понять! Странные люди...
Уоткинс тонкими пальчиками поправил галстук бабочку и только тогда взялся за ручку двери. Так и показалось, что за дверью кто-то ждал его, но там, конечно же, никого не было.
— Скажите, господин профессор, вот такая откровенность не мешает вам жить?
«Любопытство или еще что?» — всматривался Иван Андреевич в покрытого сумеречной темнотой Уоткинса.
— Не задумывался над этим, не анализировал. Если бы моя откровенность мешала мне или окружающим людям... Даже говорить об этом странно... Когда споткнешься о камень, тогда и оценишь его. Но пока я не спотыкался.
— Вы хорошо объяснили. Благодарю вас, господин профессор. То, что я скажу сейчас, вы, очевидно, знаете. Но я все же напомню... Жизненный опыт дает мне право... Жизнь людей — это вечная игра. Так вот, господин профессор, самые беспроигрышные отношения между людьми — официальные. Теперь позвольте сообщить нижеследующее: мне поручено завтра сопровождать вас при ознакомлении с экспериментами. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Расплывчатые очертания Уоткинса растворились в темном проеме двери. Иван Андреевич включил «черепашку» — крошечный ночник на тумбочке у кровати — и стал раздеваться.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ранним утром Уоткинс и Петраков вышли на улицу. Серый, без налета пыли, асфальт, приглушенного желтого цвета нацеленные друг на друга острые углы многоэтажных зданий, перекрестки без газетных киосков и указателей пешеходных переходов. Вверху сверкал прозрачный купол, пронзенный первым лучом солнца, протянувшимся из расщелины горы.
Шаги глухо стучали по тротуару. Ни напряженного городского гула, ни человеческих голосов, ни воркования голубей под крышами. От окружающего безмолвия у Ивана Андреевича разрасталось ощущение затерянности. Хотя бы одна живая душа навстречу, хотя бы легкий шум деревьев над головой! Но — ни одного дерева, ни единого зеленого листа.
За поворотом, уже на новой улице, близнецами выстроились такие же серо-желтые дома с квадратными окнами. Менялись только номера на них.
Хотя бы повеяло ветерком!
Остановились у подъезда с массивной дверью и двумя красными ручками на ней. Уоткинс нажал сначала на нижнюю, потом на верхнюю. Дверь лениво попятилась, будто ее вдавливала в стену невидимая сила. Открылся короткий коридор; угрюмые своды над головой, застоявшийся запах сырого бетона. «Не проветривается», — окинул его взглядом Иван Андреевич.