— Ничего... — Петраков даже не повернулся в сторону таможенника. — Такая у них работа. Я вижу, господин Сенье, вы, как и этот, в синем френче, хорошо владеете русским.
— Кто нынче не знает русского! — белозубо засмеялся Жак. — Если добровольно не захочешь, то все равно заставят. Это, поверьте, не от любви к русским. В нашем деле, я имею в виду лабораторные исследования, над русскими научными источниками обязывают работать без переводчиков. У нас все сотрудники хорошо знают русский... — И опять засмеялся.
«Веселый человек», — подумал Петраков.
— Вы — француз? — спросил он.
— Да, как видите. Хотя и не французский подданный. Извините, это к делу не относится, — улыбнувшись, оборвал Жак, и голос его похолодел.
«Вот тебе и веселый человек...»
Жак предупредительно взял у профессора саквояж.
— Прошу в машину. Она у подъезда... — И открыл узкую дверь таможни.
2
По всему горизонту лениво громоздились горы — одна цепь дальше другой, до тех пор, пока их зубчатая голубизна не выравнивалась в мелкие, тупые, мало отличимые друг от друга холмы. Казалось, невозможна здесь ровная дорога. Но дорога все же была.
Бетонка петляла между голыми каменистыми обрывами, взбиралась на прогнутую седловину, и тогда на горизонте сверкали рассыпанные по морю блестки солнца.
Небольшой все-таки этот остров Талум...
Поворот за поворотом, все дальше от неуютного, пустынного аэропорта, все ближе к сердцевине взъерошенного острова.
Иван Андреевич не был автомобилистом, в тонкости правил дорожного движения не вникал, но все же заметил: за весь путь на глаза не попался ни один километровый столб, ни один знак, который предупреждал бы о крутом спуске или об опасном повороте. На редких развилках ничто не говорило, куда раздваивается дорога, какое расстояние до ближнего населенного пункта или до станции технического обслуживания.
Дорога была новой, просторной, с твердой отглаженной поверхностью, с виражными наклонами на поворотах. Как видно, обошлась в копеечку. Да еще в горах, да, судя по всему, при недостатке рабочих рук. И при этом — поскупиться на дорожные знаки...
Иван Андреевич и Жак сидели позади молчаливо сосредоточенного шофера.
— Господин Сенье, почему такая безлюдная дорога? Ни одной встречной машины.
— Очевидно, некому ездить, людей мало, — с ленивой медлительностью ответил Жак. По его лицу скользили отблески от пробегавших мимо автомобиля скал, ярко освещенных солнцем. Он повернулся к профессору, будто укорил синим чистым взглядом: — Много непонятного встречается в жизни. Согласитесь, господин профессор. Что касается безлюдности на дороге... Руководителям нашего Научного центра, наверно, так захотелось...
— Странно... — пожал плечами Иван Андреевич. — Даже знаков нет.
— Уважаемый господин, вы, конечно, вправе интересоваться всем, чем захотите. Но неужели, кроме дороги, все безразлично? — обвел Жак рукою вокруг, как бы показывая окрестности. — Остановите! — резко приказал шоферу.
«Фу ты, черт! Надо же было вывести человека из себя... Сдались мне эти дороги!» Иван Андреевич думал, что Жак успокоится и вернется к машине. Тот взобрался на каменистую площадку, усыпанную крошевом мелкого темного гранита, вздохнул, вглядываясь в близкое сверкание моря. Обратно в машину не торопился.
«Вспыльчивый, наверно... Да и я хорош! Не надо забывать: в гостях все же...» Иван Андреевич снял пиджак, бросил на сиденье и почувствовал легкость от потока воздуха. Россыпь острых камней уползала из-под ног, когда поднимался на площадку.
— Извините, — сказал он, взобравшись наверх.
— Пожалуйста, — еле слышно ответил Жак. — Чепуха все эти дороги... Вот где хорошо, в поднебесье! — Он заложил руки за голову, мечтательно закрыл глаза.
Ветер, наполненный свежестью близкого моря, перетирал стебли высохших колючек в расщелинах обрыва. Рядом что-то пискнуло, и, будто от этого писка, сорвался и зашуршал вниз гранитный обломок. Суслик! Но здесь не степь, не равнина. Какой суслик может быть так высоко, да еще на голых камнях, прокаленных солнцем? Все же Иван Андреевич отметил: что-то живое водится. И даже мелькнуло неожиданно утешительное: «Не одинок...»
— Если вас не затруднит, рассказали бы, что там, в большом мире, — не открывая глаз, попросил Жак. — Телевидение у нас имеется, радио болтает сутками. И тем не менее...
— Ничего нового не сообщу.
Простор, свежий ветер, дикое безлюдье — все убаюкивало Ивана Андреевича и просило тишины. Голову распирала тяжесть после самолета, и это усиливало желание покоя.