Возле дома, где жили Сапожковы, Костя притормозил, спрыгнул с седла, глубоко вздохнул и ввел велосипед во двор. Двор был весь в сарайчиках и клетушках, кое-как сляпанных из случайных разнокалиберных досок, весь завешанный сохнущим бельем.
Оставив возле двери велосипед, забыв про боль в боку, Костя побежал по полутемной лестнице на второй этаж. Бежал и улыбался во весь рот. Бежал, и усиленно думал, что бы такое смешное, неожиданное сказать Люде. Он летел через три ступеньки и вдруг столкнулся с кем-то, услышал визг, и на живот его шумно плеснулась вода.
Костя ойкнул, отскочил, заморгал и увидел Люду. Она стояла перед ним с тазиком в руках. Сердце его заколотилось, загрохотало не в лад и все слова застряли в пересохшем рту. Солнечные лучи, пробившиеся сквозь щели в стене, яркими пятнами ложились на ее голубую майку, на великоватые — не Сашкины ли? — тренировочные брюки и на мокнувшее в тазу белье.
— Прости, — пробормотал Костя, отряхивая с одежды воду.
— Так тебе и надо! Не будешь бегать как угорелый…
Костя одним прыжком достиг верхней площадки. В сущности, как хорошо все случилось: весело и внезапно, и не нужно ничего придумывать. И почему-то пропали страх и напряженность. Люда стала как своя.
— А ты вовремя подоспел! — сказала она со смехом, глядя снизу на него, и все лицо ее раскраснелось. — Можешь отличиться! Там тебя очень ждет доблестный командир… — Люда засмеялась еще громче.
Костя отыскал в сумраке коридора нужную дверь и очутился в комнате Сапожковых. Первое, что он услышал, — сердитое сопенье. Сашка, в трусах, очень странный и непохожий на себя без очков, касаясь лбом пола, ползал на коленках по половицам и шарил длиннющей рукой под книжным шкафом. А рядом, как и он, в одних голубых трусиках, сидела на табуретке Иринка, маленькая, худенькая и, поджав под себя гибкие ноги, хохотала.
— Крокодиленок ты! — Сашка поднял голову и потер свои беспомощные глаза. — Мелкий хищник! Скорпион! Тарантул! — не то обижался, не то шутил он и упорно продолжал поиски. Забавно было смотреть, как он, на этот раз касаясь облезлым носом пола, заглядывал под платяной шкаф. Потом Сашка встал, горестно вздохнул и принялся старательно обнюхивать стол со всеми его ящиками и разные полочки на стене.
— Телескопы потерял? — спросил Костя, впервые спросил как равный. — Куда ты их засунул? — И неожиданно заметил, что Иринка делает ему знаки и показывает подбородком на стол, покрытый льняной скатертью, которая в правом углу шла складками и сильно топорщилась. Иринка спрыгнула с табуретки и скрылась за дверью.
Очки были торжественно водворены на нос, и тотчас к Сашкиным растерянно-беспомощным глазам вернулась сосредоточенность. И почти сразу же открылась дверь и в комнате появилась Иринка, и не одна, а со своим приятелем Женечкой — щупленьким, похожим на воробья мальчуганом с большим луком через плечо.
Сашка натянул брюки, и ребята спустились во Двор.
Во дворе был ветер, солнце, и еще там была Люда.
Она сидела босая на низенькой скамеечке перед тазом и стирала: двигала тонкими, в царапинах, руками. Так двигала, что табуретка под тазом жалобно скрипела, и ее смуглые плечи, спина, лопатки, все так и ходило. Волосы растрепались, и она не приводила их в порядок, лоб был мокрый, майка на груди и тех же лопатках намокла. И не скажешь, что совсем недавно она шутила, смеялась и во все лицо улыбалась ему, Косте. Люда не замечала его и, не зная, о чем с ней поговорить, Костя отошел в сторонку. Ему стало грустно.
— Принести воды? — спросил Сашка у сестры. Люда кивнула. Брат подхватил ведро и зашагал к колонке за воротами. Это должен был сделать он, Костя. Он уже дернулся было, чтобы вырвать из Сашкиных рук ведро, и готов был принести не одно, а хоть десяток, хоть сотню ведер с водой… Да как это сделать? Сам спросить о воде не догадался, даже на уме этого не было: она, да и все вокруг могли бы подумать… Да, да, подумать и решить совершенно ясно — что, и тогда он бы никогда больше не прибежал к ним…
Когда все было постирано и развешано на веревке, Люда исчезла в двери дома, и те, кто оставался во дворе, стали стрелять из Женечкиного лука по мишени из тетрадочного листа, прикрепленного к ветхому заборчику.
Хуже всех стрелял хозяин лука: едва растягивал тугую тетиву и жаловался Сашке, что палку для лука тот взял слишком толстую. «Видно, Сашка шефствует над ним», — подумал Костя, дождался своей очереди, вставил стрелу с опереньем из рябого куриного пера, легко согнул лук, прицелился и грубо промазал.
— Ничего, научишься еще! — сказала Иринка.
Из двери дома вышла Люда в коротеньком ситцевом платье — синем, в золотых полумесяцах, и потащила ребят — а Костю буквально за руку своей сильной рукой — к местному скульптору Вовке Стрельцову, жившему неподалеку. Костя не сопротивлялся, хотя и поспешил осторожно освободиться от ее руки: не маленький же, и все видят…
Натянутость его слабела, отступала, и опять медленно входили в Костю радость и ожидание чего-то необычного.
Глава 8. ВОЛНЕНИЕ
В этот день вечером за ужином отец, посмеиваясь, говорил маме:
— Не волнуйся. Все идет, как надо. Еще один ремонтик подвернулся: диск сцепления полетел у собственников из Ленинграда, завтра займусь, работенка ерундовая, а тридцатка верная!
— Ой, Вася, Вася, что-то мучает меня и не дает жить… Всех денег не заработаешь, и так ведь неплохо живем, многие уже не могут скрыть зависти, поговаривают разное, врут — ой, не к добру все это. Вася, лежу по ночам и вижу…
— Что видишь, землетрясение? Дом наш рушится? Или конец света? Всеобщую гибель? — засмеялся отец. — Плюнь! Я тоже кое-что понимаю и не рвусь на красный свет… Зачем? Я не враг себе и вам…
Эта мамина вечная обеспокоенность уже порядком надоела Косте, и он пропускал ее слова мимо ушей. Вот если бы она упрекнула отца, что он не слишком-то много времени проводит со своими сыновьями, Костя был бы согласен и слушал…
— А где будешь ремонтировать? — спросила мама.
— На Платановой улице…
Костя насторожился: на этой улице жили Сапожковы… Впрочем, что ж тут такого? Костю на этот раз волновало другое: завтрашняя поездка в Кипарисы — столицу их курортного побережья. Он сотни раз был там и с отцом, и с мальчишками из своего класса, и на киносъемках, и с дружками. Но ни разу еще не был он в Кипарисах с Сапожковыми… Зачинщиком поездки был Сашка: работники краеведческого музея должны были подготовить по просьбе директора школы редкие фотографии штурма и взятия Скалистого нашими войсками; у Люды с Иринкой и Женечки тоже нашлись срочные дела в Кипарисах и, уж конечно, был туда приглашен Костя…
Выехали на раннем рейсовом автобусе. Сашка с Костей заняли сиденья за девчонками и Женечкой. За одним его плечом торчал все тот же лук, за другим — кожаный колчан со стрелами. Но Костя смотрел не на боевое оружие полудиких племен, а на узкий Людин затылок, на заколки, торчащие из волос, и упругие белые банты. Сашка сквозь свои роговые очки, твердо сидевшие на обгоревшем носу, в полном молчании глядел на мчащуюся навстречу автостраду, засаженную по краям боярышником и уже отцветающим ядовито-желтым испанским дроком, на проносящиеся ряды кипарисов и море — серое, взрыхленное белыми полосами волн: оно то и дело вырывалось из-за скал и деревьев и захлестывало Костю своей безмерностью.
На конечной остановке они вывалились из автобуса и пошли за Сашкой к музею. Он пропал в парадных музейных дверях и вышел оттуда минут через десять с большим конвертом в руке. Отыскав под акациями свободную скамейку, Сашка присел и стал осторожно, одну за другой вынимать сильно увеличенные фотографии: солдаты и морские пехотинцы в касках, худые, потные, закопченные, с автоматами на изготовку, рассыпавшись, идут в атаку; из едкого дыма и мглы встают полузнакомые ребятам обломки домов, улицы с поваленными столбами и в воронках, с убитыми бойцами на мостовой, обгоревшие скверы Скалистого…