Как все-таки хотелось выйти в море на боевое траление! И Шорохов уже представлял: вот он на шлюпке идет к мине, прикрепляет к ней подрывной патрон… Ведь этого ему ни разу не приходилось делать. Еще до учебы, во время службы на тральщиках, он один раз ходил к подрезанной тралом мине, но тогда патрон прикреплял старшина группы мичман Карбут, а Шорохов сидел на веслах.
Да мало ли что могло быть в боевом походе, но об этом теперь можно только мечтать: тральщики уйдут в море без него…
…Шорохов постучал в дверь кабинета, вошел, доложил о прибытии.
Рыбаков пригласил сесть, сам опустился на стул напротив. Спросил:
— Очень хотелось в море пойти?
«Подшучивает, что ли?» — подумал Шорохов и взглянул на Рыбакова, но лицо капитана третьего ранга было спокойно, без тени улыбки, глаза смотрели участливо.
— Хотелось… — ответил Виктор.
— Как Оля? Наверное, встреча назначена?..
Шорохов опять взглянул на Рыбакова, не понимая, куда он клонит, и опять увидел радушный взгляд.
— Назначена… Но, понимаете, это и для нее нужно… Вернее не для нее, а для меня… В общем, как бы вам объяснить? Она хорошая девушка, очень хорошая. Мне хочется быть достойным ее. Вот я и хочу сделать что-нибудь…
— Настоящее?
— Настоящее!.. И еще… В детстве, да и сейчас, о многом мечтаешь, о многом думаешь… А вот способен ли я во вражеский тыл, в разведку ходить? Или броситься за борт, чтобы удержать мину от удара о корабль.
— Ну, о разведке сейчас говорить трудно, а мина… Не так уж часто мина запутывается в трале или незамеченной вдруг оказывается у самого борта…
— Это я к примеру говорю. Но какой-то камень нужен, чтобы себя испытать…
— Здесь вы правы, — встал капитан третьего ранга. Поднялся и Шорохов. — Пробный камень нужен. И он будет у вас. И не один… Вас я вызвал вот по какому делу: вам необходимо отбыть в бухту Тихую. Вечером туда идет катер. Возьмите с собой все необходимое, выпишите инструмент и отправляйтесь.
— Есть! Разрешите узнать о задании?
— Сегодня утром на стройке ковшом экскаватора вынули крупнокалиберный снаряд. Командование поставило перед нами задачу: обследовать место строительства, берега бухты и, если встретятся взрывоопасные предметы, — уничтожить. Туда уже выехал старший техник-лейтенант Бондарук вместе с матросами Кузьминым и Ковалем.
— Все ясно! Что там за стройка, если не секрет?
— Могу рассказать. В бухте Тихой обнаружено крупное месторождение полиметаллических руд. О нем знали и раньше, но оно почему-то считалось очаговым, не имеющим промышленного значения, добыча руды велась полукустарным способом. В период оккупации немцы развернули было здесь работы, но партизаны разрушили все сооружения, взорвали вход в штольни. После этого в бухте Тихой все замерло, поселок опустел. Сейчас там начато строительство обогатительного комбината, расширяется шоссейная, подводится железная дорога и, возможно, будет углубляться вход в бухту, чтобы сделать ее доступной для кораблей. Ну и, вполне понятно, нужно обеспечить безопасность работы строителей…
…Катер вышел из порта поздно вечером. Вышел и словно потонул в непроницаемой темноте: не было видно ни берегов, ни горизонта, а огни города скрылись за горбатым мысом. Казалось, в море больше ничего не осталось, кроме приглушенного рокота моторов да голубоватого сияния звезд.
Шорохов стоял на самом носу катера, навстречу ему неслась темнота, ветер от быстрого хода корабля упруго давил в лицо, грудь. И вдруг у него возникло такое ощущение, словно он летит между морем и небом и трудно понять, где верх, где низ: звездная глубина отражалась в неподвижно застывшем море. Было немного жутко и радостно, будто в хорошем, счастливом сне, после которого долго ходишь улыбаясь.
— Курс — триста! — донеслось с мостика.
Катер стал медленно поворачивать вправо. Ощущение полета исчезло, но очарование сказочно красивой ночи осталось. Все так же мерцали в вышине бесконечно далекие огоньки, и быстро мчащийся катер перемешивал их отражения.
Вот уже и ручка ковша Большой Медведицы поднялась высоко, протянувшись почти до зенита, а Шорохов не уходил в кубрик. Он стоял и смотрел в темноту ночи, в отрывочных мыслях его мелькали воспоминания детства, юности, учебы, и часто-часто вставало перед ним бесконечно дорогое, обрамленное пушистыми белокурыми волосами, Олино лицо с немного полными, словно чуть припухлыми губами и голубыми, точно степные дали, глазами.