И хотя было темно, Шорохов ясно представил себе лицо Бондарука и подумал: «Да, неказист…».
— И жизнь у меня какая-то нескладная, — продолжал Василий Николаевич. — Все время работа. И еще: пришлось мне как-то слушать одного лектора. Об электронике читал. Решил после лекции проконсультироваться у него, а он в электронике ни в зуб ногой. Надергал абзацев из популярных брошюр, и все. А говорит, как соловей, — заслушаешься… Я даже о том, что знаю, рассказать не могу. Слова получаются какие-то тяжелые, словно каменные глыбы… Любил я свою бывшую жену, очень любил. А начну ей бывало об этом говорить и сам чувствую, что нескладно как-то получается…
Бондарук замолчал. Шорохову захотелось утешить товарища, но он не знал как и тоже молчал. Так они и лежали в темной комнате, каждый думал о своем, пока не пришли матросы.
Теперь же он додумался спросить, почему грустный.
«Ведь ясно почему! Мне письмо пришло, а ему никто не пишет и не напишет…», — думал Шорохов.
— Ну, пойдем, посмотрим, что там такое, — показал он в дальний угол бухты.
Они перетащили надутую шлюпку с берега на воду, и Шорохов, войдя в нее, сел на круглый борт и взял в руки весла.
— Ждут на стройке этот сейнер, — заметил Бондарук, тоже садясь в шлюпку, — он металлические конструкции везет. На автомашинах по узкой горной дороге доставить их оказалось невозможно.
Сейнер, между тем, дошел до середины бухты и заглушил мотор. Матросы отдали якорь, а затем от борта отвалила шлюпка, в которой сидело четыре человека — вся команда. Шорохов тоже оттолкнулся от берега, но не успел он сделать несколько гребков, как на месте сейнера взметнулся огромный гриб огня, дыма и водяной пыли; взрывная волна опрокинула шлюпку, высокий водяной вал выбросил ее на берег.
— Мина! — побелевшими губами прошептал Бондарук.
— Как же она сюда попала?!
— Немцы оставили…
— Так почему же раньше на ней никто не подорвался? Ведь сюда часто заходят катера и рыбацкие сейнеры.
— Мина донная, неконтактная, магнитная или магнитно-акустическая. Раньше не подрывались потому, что не вышла установленная кратность, а может быть, слабо магнитное поле — ведь у сейнеров корпус деревянный. А на этом видел сколько металла было! — торопливо объяснял Бондарук. — Надо немедленно доложить командованию!..
Взрыв в бухте Тихой разнесся далеко. Буквально через несколько минут после звонка Бондарука об этом знали не только командные части, но и командующий флотом.
Утром в бухту пришел катер и водолазный бот. С них сошли на берег капитан третьего ранга Рыбаков, командир группы водолазов старший лейтенант Обуховский и старшина бота мичман Иван Матвеевич Довбыш. Офицеры и мичман сразу же собрались в комнате, где расположились моряки-минеры.
— Командование поставило перед нами задачу, — начал Рыбаков, — очистить бухту. Это нужно не только для того, чтобы обезопасить стройку. Вы видели, что сделал вчерашний взрыв…
Да, взрывная волна немало натворила бед. Погиб один человек из экипажа сейнера; несмотря на защитные бумажные наклейки, вылетели почти все стекла в поселке; сорвавшимся от взрывной волны ковшом экскаватора повреждена автомашина, снесена неоконченная крыша на одном из зданий, и еще хорошо, что в это время там не было людей.
— В дальнейшем планируется расчистить вход в бухту и сделать ее доступной для крупных судов, — продолжал Рыбаков. — Вряд ли взорвавшаяся мина попала сюда случайно, а если так, значит, должны быть и еще. Почему немцы заминировали эту заброшенную, совершенно безлюдную бухту, это соответствующие органы установят. Наше дело в кратчайший срок выполнить приказ. У кого какие будут предложения?
Все молчали. Рыбаков сидел за столом и машинально вертел в руках карандаш. Лицо его сейчас было не таким, как тогда, в первую встречу с ним лейтенанта Шорохова. Оно стало суровее и словно похудело, глаза потемнели и глубже спрятались под нахмуренными бровями, четко обозначились морщины на лбу.
— Нужно разбить бухту на квадраты и провести тщательное подводное обследование, — сказал старший лейтенант Обуховский. — Здесь неглубоко, погода стоит хорошая, так что водолазы смогут работать полный световой день.
— Зробымо, товарищ капитан третьего ранга, — заверил мичман Довбыш. — Не впервые!..
Больше тридцати лет прослужил во флоте Иван Матвеевич Довбыш. Уже давно можно было уйти на пенсию, но не мог он расстаться с морем, с водолазным ботом. Немало он прожил и немало видел; время его крепко поцарапало, глубокие морщины избороздили лицо, и морщинами кажутся два шрама: один пересекающий щеку, другой — подбородок. Сейчас мичман под воду не ходит: годы не те, и здоровье, как говорит он сам, пошатнулось. А в общей сложности он больше двух лет провел под водой. Спускался он и для подъема кораблей, затопленных еще в годы гражданской войны, и в осажденном Севастополе, когда вокруг рвались снаряды и бомбы, да и после войны не раз одевал водолазный скафандр. И сейчас еще, когда говорит, он слегка откидывает голову назад, словно стравливая воздух из скафандра.