Казалось, следствие зашло в тупик. Выручил неожиданно Мартьянов. Когда документ попал к нему в руки, он уверенно заявил, что или фотографию «железнодорожника», или его самого в натуральную величину он видел в прошлом году и что человек этот имел какое-то отношение к налету на «Центротекстиль».
В ЧК это дело помнили хорошо. Действительно, в восемнадцатом году группа анархобандитов совершила дерзкий налет на трест «Центротекстиль». Несколько налетчиков было схвачено. На допросе в ЧК один из них показал, что анархисты готовили взрыв в помещении Чрезвычайной комиссии, и назвал адрес конспиративной квартиры, где снаряжалась бомба.
Чекисты направились туда немедленно и точно обнаружили металлический ящик размером аршин на пол-аршина, набитый взрывчаткой. Часовой механизм взрывателя был установлен на восемь часов утра, но еще не заведен. Это было более чем странно: на это именно время назавтра в кабинете заместителя председателя ВЧК Яна Христофоровича Петерса было назначено важное совещание членов коллегии и заведующих отделами.
Дальнейшее следствие установило, что агент анархистов, пролезший обманным путем на должность комиссара ВЧК, собирался пронести вечером ящик к Петерсу под видом изъятого сейфа с ценностями и оставить там до утра, когда придет специалист, чтобы вскрыть замок, поскольку ключа не имелось. Точное время начала совещания заговорщикам назвала другая их сообщница, работавшая в ВЧК машинисткой…
По распоряжению Манцева из резервного архива немедленно затребовали дело «Центротекстиля», подняли все имевшиеся в нем документы, фотографии, приметы налетчиков и другие материалы. Долго искать не пришлось, все сличения без сомнений привели к одному знаменателю: «железнодорожник», сумевший вырваться из засады на Арбате и застреленный в Сивцевом Вражке комиссаром МЧК Фридманом, — видный анархист Казимир Ковалевич.
Секретарь МЧК Яков Давидович Березин вспомнил эту фамилию, она ему кое о чем говорила. Оказывается, Ковалевич был не только отчаянный боевик, он еще претендовал, и не без успеха, на роль теоретика движения. По некоторым оперативным данным, которыми уже располагал Мессинг, летом Ковалевича видели на Украине при штабе Махно.
Это уже кое-что объясняло. В частности, и то, почему задержанный (но не арестованный) и допрошенный Барон-Факторович, как и предвидел Дзержинский, отвечал на все прямые вопросы уклончивыми ссылками на слухи. Барон представлял в Москве федерацию анархосиндикалистского толка «Набат». Ее создали украинские анархисты, бежавшие в восемнадцатом году от австро-германских оккупантов. Лидеры «Набата» В. Волин (В. М. Эйхенбаум, родной брат знаменитого литературоведа профессора Б. М. Эйхенбаума) и П.А. Аршинов (Марин) проповедовали теорию так называемой «третьей революции», а если проще, агитировали за свержение Советской власти и немедленное провозглашение «безвластного» общества.
«Набатовцам» удалось подчинить своему идейному влиянию Махно (Аршинов сидел с ним вместе при царе в Бутырской каторжной тюрьме), если вообще можно было говорить о чьем-либо влиянии на самолюбивого и взрывного батьку. Они послали в Гуляйполе видных анархистов Иосифа Гутмана, Макса Черняка, Михаила Уралова. Потом заявились и сами. Волину Махно доверил председательство в своем «реввоенсовете», Аршинову — заведование «просветительно-культурной частью» и редактирование газет «Путь к свободе» и «Повстанец».
Однако в чисто военных вопросах Махно с отцами-анархистами не считался вовсе. И все же, сознавал это батька или нет, но Волин и Аршинов всячески подталкивали его на обострение и без того достаточно сложных отношений с Советской властью.
Из записей, обнаруженных в книжке Ковалевича, явствовало, что он имел прямое отношение к «анархистам подполья». Ну а раз он прибыл в Москву от Махно, то, понятно, Барон о нем ничего не сказал и не скажет. Дзержинский и Манцев не исключали, что Барон действительно не имел прямого касательства к взрыву, но помочь следствию в выходе на «анархистов подполья» мог, да не захотел.
…Через два почти года, 16 августа 1921 года в Москве группа вооруженных бандитов совершит налет на кассу ГВИУ — Главного военно-инженерного управления и захватит сто миллионов рублей. При погоне и перестрелке на Смоленском рынке несколько человек было убито и ранено. Один из задержанных налетчиков назвал своих сообщников. Сотрудники МЧК их арестовали. Среди них оказались… уцелевшие участники группы «анархистов подполья» И. Шапиро, В. Потехин, П. Турчанинов (Лев Черный), И. Гаврилов, И. Бубнов, Т. Каширин и другие. В числе этих других был и… Барон! На допросах выяснилось, что первое сообщение о взрыве в Леонтьевском печаталось в квартире Льва Черного на Зацепе, где с ним и ознакомился Барон, все, следовательно, знавший из первых рук, а не «по слухам»… На совести грабителей ГВИУ было несколько жестоких налетов, многочисленные убийства. Девять самых активных участников анархобандитской группы были по постановлению МЧК расстреляны…
Теперь все надежды чекисты возлагали на содержание записной книжки Ковалевича. Часть записей была зашифрована, ими предстояло заняться специалистам. Но некоторые адреса, фамилии, клички, суммы захваченных денег, их получатели были занесены, как говорили когда-то в разведке, клером, то есть открытым текстом. Так были установлены конспиративные квартиры и явки в кофейне на Пречистенском бульваре напротив памятника Гоголю, в Глинищевском переулке, на Собачьей площадке, в других местах.
Манцев читал адреса вслух, Мессинг выписывал их на отдельные листки и тут же отдавал распоряжения сотрудникам, конкретно по каждой явке. Покончив с адресами, Василий Николаевич стал выбирать клички: Петр, Дядя Ваня, Черепок…
Дзержинский оживился, похоже, в нем проснулся старый конспиратор, привыкший держать в памяти десятки, а то и сотни псевдонимов.
— Ну-ка, ну-ка, позвольте… Петра не знаю, Дядю Ваню тоже…
— Я знаю, — мрачно отозвался Мартьянов, — бандюга и убийца… Настоящая фамилия Леонид Хлебныйский, а может, и не настоящая, проходил и как Приходько.
— А зато я знаю, — сказал Дзержинский, — кто такой Черепок. Если не совпадение, то это старая и очень прозрачная кличка Доната Андреевича Черепанова, одного из вожаков прошлогоднего мятежа левых эсеров и члена их Центрального комитета.
Манцев вскочил с места:
— А бывший особняк графини Уваровой в Леонтьевском тогда занимал именно ЦК левых эсеров!
Пробасил молчавший до сих пор Евдокимов:
— Все ясно! Донат и навел, не иначе. Потому и прошли так уверенно с Чернышевского, словно к себе домой…
Дзержинский согласился:
— Похоже, очень похоже, что именно так и есть.
Он нахмурился, вспоминая нечто неприятное.
— Как раз Черепанов вместе с Юрием Саблиным арестовал меня тогда в Трехсвятительском. Кстати, кому-нибудь известно, что с Саблиным?
— Мне известно, — ответствовал Евдокимов, — с ним все в порядке. Он вообще-то хороший парень, увлекся по молодости не тем, чем надо. За мятеж ему дали, кажется, год, тут же и амнистировали за заслуги в октябрьских боях семнадцатого года. Ушел на фронт, командует уже дивизией, вступил в РКП (б).
— Что ж, очень за Саблина рад, — искренне сказал Дзержинский. — А Черепанов?
— Сбежал после мятежа, судили заочно, дали три года. Куда девался, неизвестно.
— Выходит, он в Москве и спелся с анархистами, — сделал вывод Мессинг.
— Выходит, — подтвердил Дзержинский, — и это очень опасный альянс. Реальной угрозы эти авантюристы, давно оторвавшиеся от масс, для революции не представляют, но бед натворить еще могут… Кстати, — обратился он к Манцеву, — в каком контексте там упоминается Черепок у Ковалевича?
— Отметка стоит — «пол. 100 тыс.».
— Выразительно! Что ж, попросите дешифровальщиков ускорить свои изыскания, а вы продолжайте разработку установленных адресов.
В дверях кабинета неслышно вырос помощник:
— Разрешите, Феликс Эдмундович?