Кок заторопился. Вытащил из стенного шкафа большой черный поднос.
— Надо нести кушать капитана немножко быстро. Если быстро нету, иво серчай, шибко серчай! Пожалуйста, немножко быстро.
Я шел на корму с тяжелым подносом, еле передвигая ноги. Мне казалось, что вот-вот неминуемо ударит взрыв и я вместе с подносом полечу за борт. Навстречу мне показался Жак с ведром в руке. Проходя мимо, он шепнул:
— Назад, быстро.
Поднос чуть было не выпал из моих ослабевших рук.
Каюта капитана находилась недалеко от машинного отделения. Я спустился по узкому трапу. У дверей каюты стоял часовой с немецким автоматом на груди. Он молча открыл двери. Я очутился в прихожей, освещенной красным светом. Пахло сандаловым деревом и дорогим табаком. Одна полуоткрытая дверь вела в ванную из голубого кафеля, за второй дверью слышались глухие голоса. Я открыл дверь коленом и очутился в ярко освещенной гостиной. За полированным столом из красного дерева в кожаных креслах сидели капитан «Лолиты» и Ласковый Питер. Они играли в карты. Когда я подходил к столу, капитан швырнул карты на пол, а Ласковый Питер пододвинул к себе кучу бумажек. Это были доллары, английские фунты, японские иены и еще какие-то деньги.
— Мой мальчик! Вот мы и встретились, ставь поднос, Симада-сан любит креветки, лапшу и что там еще. — Он заглянул в чашечки, соусники и потер руки.
Я хотел уйти, но Ласковый Питер сказал:
— Постой, некуда спешить, мой мальчик. Но как тебе понравилось это милое суденышко? Прогулочное судно, не правда ли? Ты что так бледен? Не рад, что увиделся со своим капитаном? Или взволнован встречей? Мне ж всегда приятно тебя видеть. Как это ни странно, ты принес мне счастье. За два дня я спустил Симада- сану все, что удалось выудить из сейфа «Ориона», — десять тысяч семьсот двадцать три доллара и восемьдесят центов. И представь себе, мой великодушный партнер предложил сыграть на тебя, моего верного юнгу, оценив твою персону в пятьсот долларов. Ты, вероятно, никогда не думал, что стоишь так дорого? За такую цену в Африке можно и сейчас купить пару здоровенных негров! Ты взволнован, что мог расстаться со мной? Но успокойся, я отыгрался на эти пятьсот долларов и выиграл тысяч тридцать. Что же ты не радуешься вместе со мной? Что топчешься, как в раскаленных углях?
Действительно, слушая его самодовольную речь, я не находил себе места и потихоньку пятился к дверям, прижимая к груди поднос. Каждый толчок волны, крен воспринимались мной, как начало взрыва. «Вот так, — думал я, — толкнет, накренится, а потом как трахнет!»
Единственное, что задело меня в те напряженные минуты, почему-то была сумма, в которую оценили меня игроки. Уж очень она показалась мне обидно мизерной.
Симада-сан со знанием дела работал бамбуковыми палочками, причмокивая от удовольствия, слушал, улыбался и косился на меня.
Как мне хотелось в эту минуту крикнуть им в лицо, что скоро их пиратское судно взлетит на воздух! И в лучшем случае они будут барахтаться среди акул и топить друг друга, вырывая из рук обломок деревянной обшивки или пробковый буй. Почему-то мне все время думалось, что мы с Жаком находимся куда в лучшем положении, зная, что «Лолита» неминуемо погибнет.
Наконец, выскочив из каюты, я побежал на камбуз, ища глазами Жака. Матросы обедали, рассевшись на палубе. Жак стоял возле двери камбуза и не спеша, как делал он все, ел что-то из большой чашки. Когда я остановился в дверях, он сказал:
— Так долго находиться там нельзя.
Когда я торопливо рассказал ему, почему задержался у капитана, Жак, нагнувшись над чашкой, проговорил, почти не шевеля губами:
— Как жалко, что погибнет так много ценностей! Здесь много золота, денег, какой красивый корабль, сколько мог принести добра людям. Можно на нем ловить рыбу, изучать океан…
Я перебил его и стал рассказывать о коке. Жак согласился, что его следует предупредить, но так, чтобы он не догадался, что мы подложили мину, и в час опасности держаться всем троим вместе.
Я решил не откладывать этого дела и вошел на камбуз. Ваня отвел меня к иллюминатору и спросил, косясь на двери:
— Тебе думай, этот Жак хороший люди?
— Очень хороший. Он не пират, не хунхуз.
— Я тоже так подумай. Его боцман обижай и эта облизьянка, шампанзе. Только я не понимай, почему Жак суда попади. Тебе не знай?
— Нет, не знаю.
— Ну, хорошо. Потом все будет понятно. Ты что хотел мне рассказать?
— Видишь ли, Ваня, — начал я, стараясь как можно осторожней предупредить его об опасности,- скоро, — я постучал по настилу, — скоро наша шхуна утонет.
— Это очень хорошо! Прямо прикрасно!
— Ты не боишься?
— Я?! — Он презрительно фыркнул. — Если можно, я сам дырка делай, пускай вода бежит.
— Дырка скоро будет, — пообещал я. — Большая дырка.
— Большая дырка — это хорошо. — В голосе его послышалась легкая неуверенность.
Я сжал ему руку.
— Когда будем тонуть, нам надо всем быть вместе. У тебя есть пояс?
— Зачем пояс?
— Чтобы не утонуть.
— Пробка пояс?
— Пробочный пояс или буй.
— Надо поискать. — Он стал пристально глядеть мне в лицо.
— Надо будет взять и вот это, — я снял со сте
ны два ножа, похожие на самурайские мечи, — от акул отбиваться и если хунхузы нападут.
Он усмехнулся, подмигнул, толкнул меня в плечо.
— Ты хочешь немножко испугнуть? Да?
— Нет, Ваня, дело серьезное. У тебя есть пистолет? Или лучше автомат? Тр-р-р, — я приставил поварешку к животу и повел ею по сторонам.
— Зачем стрелять?
— Если полезут. У них же автоматы, пистолеты, а у нас, — я показал ладони рук, — ничего нет.
— Ты хочешь войну делать?
— Нет, зачем же, мы только будем отбиваться, если они нападут.
— Ты смешной мальчишка. Здесь нельзя играть. Посмотри! Кругом вода, кусуча рыба, акула. Сразу буль-буль. Надо подождать, когда будет земля, порт. Тогда можно потихоньку уходить.
— Мы не дойдем до порта. Сегодня к вечеру, а может, сейчас пойдем ко дну.
Поняв, что я не шучу, он прошептал, заметно бледнея:
— Где хочешь ломать дырку?
— В машинном отделении.
— Машину ломать — это плохо, — сказал он со вздохом, вытер с лица пот, — шибко плохо, прямо неприятности. — Он смотрел на меня испуганными глазами, силясь улыбнуться.
Надо было как-то выходить из неприятного положения, и я сказал первое, что пришло в голову:
— Паруса останутся, дырку заткнем и доберемся до какого-нибудь острова.
Он покачал головой:
— Зачем паруса, когда большая дырка? Тогда наша шхуна фангули, перевернется, все мы буль- буль. Хунхузы буль-буль. Ты, я — буль-буль, Жак — все пропадут. Это нехорошо, — он прищурился и потряс толстыми щеками, — даже совсем плохо. Надо капитану говорить.
Я испугался и стал его успокаивать.
— Зачем идти к капитану? Ведь дырки еще нет, а если будет, то заткнут чем-нибудь.
— Ты шибко хитрый, ты сказал, большая дырка! Какая большая? Эта кастрюлька? — он показал на жерло котла, в котором варил еду для всей команды.
— Не бойся, Ваня, это я сам хотел пробить дырку.
— Ты! — он просиял. — Тогда ничего. Я сразу подумал — ты немножко обманываешь. Даже просто шанго, по-русска хорошо, когда так обманывают. Только пока, — он лукаво подмигнул, — пока давай не надо. Когда будем в порту, тогда будем думать. Шибко думать. Поспешать давай не надо. Ух ты! — спохватился он, снимая кастрюлю, в которой что-то подгорело. — Чуть совсем не пропади мясо. Тогда неприятности. Капитан любит такое мясо. Давай посуда, скоро капитана опять кормить надо!
Я смотрел на кока и думал с облегчением, что не раскрыл ему нашу тайну; как видно, бедняга оказался не из храброго десягка.
Когда я принес обед в капитанскую каюту, то Си- мада-сан, сидя за столом, неторопливо разглаживал доллары, фунты стерлингов, иены, франки и раскладывал их в разные кучки. Он улыбался, скаля крупные золотые зубы, и что-то бормотал себе под нос. Ласковый Питер, бледный, осунувшийся за эти несколько часов, как после болезни, нервно грыз потухшую сигару и с плохо скрываемой ненавистью следил за толстыми пальцами японца.