Мне так захотелось обнаружить у себя хоть какой- нибудь небольшой талантишко, что я даже покраснел от напряжения.
Он похлопал меня по плечу.
— Талант — это непонятная штука в человеке.
Пока человек живой, дьявол его знает, какую он может выкинуть штуку. Вот я плавал с одним французом. Прозвали мы его Зеленый Жак. Такой был замухрышка. Чуть шторм, он уже позеленеет, как древесная лягушка, но не ложится. Шатается, а стоит. К чему это я тебе говорю? Не качай головой! Знаю, что не знаешь. Говорю я это к тому, что тот француз стал писателем. Сам читал в журнале его рассказ. И подписался, проклятый, Зеленым Жаком. Нам сюда… Тут, в баре, что-то вроде холодильника.
И хозяин талантливый человек, как он готовит креветок!
Так я познакомился с дядюшкой Ван Дейком. У него был великий талант везде находить друзей, которые нуждались в его помощи…
…Над головой переливались звезды, пассат ворошил жесткие листья кокосовых пальм. Взошел тонкий, нежный серпик месяца, предвещая близкое утро. Мне захотелось спать, как в ночном. Свернувшись калачиком, я уснул.
Выстрел
Проснулся, весь обливаясь потом. Солнце стояло высоко и обдавало меня жаром, как из печи. Вскочив, первым делом я осмотрел противоположный берег лагуны, где находился лагерь моего противника. Там не было заметно никакого движения. Капитан либо еще спал, либо рыскал по берегу океана в поисках пищи.
Выкупавшись в колдобине на мелководье, я решил позавтракать припасенным с вечера орехом, но его и след простыл. Должно быть, его стянул один из крабов, поступив со мной так же, как я поступил с его собратом.
Выбрав пальму с большущей гроздью орехов, я стал взбираться на нее, осматриваясь по сторонам. Конечно, все мое внимание было обращено на другую сторону лагуны. И я увидел капитана. Ласковый Питер, видно, только что поднялся и тоже собирался позавтракать. Вот он подошел к пальме, потрогал ее рукой, затем концом веревки, которую я оставил на площадке, связал себе щиколотки ног. Он полез тяжело, неуверенно. До половины ствола дело у него шло неплохо. Но вот он остановился и, наверное, посмотрел вниз. Новичку того делать не следует: сразу охватывает страх, сердце холодеет, тут надо взять себя в руки и тогда уже подниматься выше.
Ласковый Питер внезапно поехал вниз и метров с трех полетел на песок. Он долго лежал и, должно быть, посылал проклятья всем атоллам и кокосовым пальмам на свете. Наконец он поднялся и, прихрамывая, пошел от лагуны к берегу океана.
Я благополучно забрался на пальму, срезал несколько орехов и, устроившись на черенках листьев, с надеждой стал осматривать океан. Мне все верилось, что я увижу парус или дым из трубы парохода, а передо мной расстилалась водяная пустыня без конца и края.
Далекий островок не вселял никаких надежд. Мне казалось, что он как-то неуверенно покачивается среди водяной пустыни и вот-вот скроется навсегда в океанской синеве, до того он был маленький и жалкий, похожий на кустик в цветочном горшке.
Внизу показался капитан. Остановившись на берегу, на укатанном волнами песке, он вяло помахал руками, несколько раз присел. Проделав зарядку, Ласковый Питер приступил к завтраку: стал бродить по мелководью и есть какую-то морскую живность.
Сидя на макушке пальмы, раскачиваемой ветром, я ощутил такое одиночество, что даже испугался, когда мой враг вдруг куда-то скрылся. «Что, если он вздумает купаться или промышлять еду среди водорослей, — с тревогой думал я, — там его может разорвать барракуда или укусить ядовитая мурена!»
Мне даже пришла нелепая мысль, что он извинится передо мной, что мы с ним подружимся и заживем припеваючи.
Вот он показался между стволами пальм в белой, разорванной на груди рубашке, что-то разглядывая у себя на ладони, и шагнул в сторону.
Спустившись на землю, я напился кокосового сока, съел ядро, напоминающее творог, посыпанный ванилью. Остальные орехи я, наученный горьким опытом, завернул в палатку и бросил в колючий куст. Теперь можно было приниматься за изготовление остроги. Меня так и подмывало заняться охотой на бесчисленных обитателей лагуны. Но я решил вначале сплести себе обувь, так как сильно поранил подошвы ног о кораллы и обломки раковин. На корабле у норвежцев, а затем на «Орионе» я учился плести маты и даже заслужил скупые похвалы матросов.
Мне нужна была прочная веревка с мизинец толщиной. Конечно, ее нельзя было найти на острове, но там было много кокосового волокна, его настригли крабы — кокосовые воры. Из него можно было навить веревок. Я стал собирать старое, вымоченное дождями, растрепанное ветром волокно. Из него с грехом пополам мне удалось навить веревок, не очень красивых, но прочных. С плетением сандалий я справился довольно скоро. Сандалии получились, может быть, некрасивые, зато прочные и довольно удобные, теперь я мог ходить и по суше и по воде, не так уж пристально поглядывая под ноги.
На изготовление сандалий у меня ушло все время до полудня. Солнце стояло почти над самой головой и нещадно палило. Я вспомнил, что на Родине сейчас зима, стоят февральские морозы. Ребята катаются на коньках, ходят на лыжах. Может, уже окончилась война.
Правда, скупо, но и на «Орион» проникали сведения с фронтов войны. Военные новости сообщал мне штурман У Син. Вначале я остерегался его, не верил ему, думал, что он просто испытывает меня, сообщая о победах Советской Армии. Уж очень он был загадочным человеком. Обыкновенно У Син молчал, чему- то улыбаясь уголками губ. Однажды капитан плеснул мне в лицо кофе, оно показалось ему недостаточно горячим, и тут У Сину изменило хладнокровие, он резко сказал что-то по-английски и вышел из каюты капитана. С тех пор я стал относиться к нему иначе.
Новости я получал от него, когда приносил ему на вахту кофе. У Син с суровым видом, будто выговаривая за провинность, сообщал о положении на фронтах и в заключение неизменно повторял: «Правда и мужество победят».
В рубке был приемник. Однажды У Син настроил его на одну из наших радиостанций, и я услыхал голос русского диктора, передававшего сводку Информбюро. Советские армии уже подходили к границам фашистской Германии. Почти все наши города были освобождены. О ходе войны я еще узнавал по лицу Ласкового Питера. Последнее время он был особенно мрачен. За несколько дней до крушения я подслушал его разговор со штурманом. Вернее, говорил один капитан, а штурман по обыкновению молчал или загадочно улыбался. Я видел это в иллюминатор.
— Что бы ни произошло там, война будет продолжаться здесь. — Капитан расхаживал по своей
каюте. — Мир горит, и мы будем долго греться у огня. По крайней мере нам с вами не выгодно гасить это пламя. Мы сделаем еще не один рейс с нашим грузом… — Он взглянул на иллюминатор, и мне пришлось улепетывать на цыпочках.
На камбузе я спросил у Ван Дейка, что мы везем в тех ящиках, что лежат в трюме.
Он выглянул за двери и прошептал:
— Оружие. Только — молчок,
— Кому?
— Не наше с тобой дело. Тем, кто его покупает. Не все ли равно, что и кому мы везем? Был бы фрахт, будет и заработок. Мы работаем на честной шхуне. Это не «Лолита». Вот на ней, говорят, ходят настоящие пираты. Хотя, по правде сказать, я не особенно-то верю этим россказням. Ты знаешь, что моряки любят выдумывать истории. А нам они ни к чему. Выкинь, Фома, из головы этот балласт, нам с тобой не найти лучшей работы и лучшего корабля…
Когда разговор заходил о заработке, то кок сразу становился другим человеком. Он сам работал, честно выполняя свои немудреные обязанности, и ему не было дела до других.