— А его жена, ваша свекровь?
— Она умерла уже давно. Свекровь приехала с ним сюда, но потом опять вернулась в Германию, еще во время войны, а назад сюда так и не приехала. Не знаю, почему она уехала и почему не вернулась обратно.
— Так. Может быть, хотите что-то добавить?
— Нет, к сожалению. Мне почти ничего не известно. Жалко, что Фридриха уже нет в живых, он определенно мог бы вам как-нибудь помочь. Хотя он не любил полицейских.
— Вот как, почему?
— Не знаю. Правда, один раз я слышала, как он отзывался о полицейских: вся эта шатия, мол,— сплошные нацисты.
— Он был коммунистом?
— Во всяком случае, не активным. По крайней мере, здесь, в Швеции. Что он делал в Германии до того, как попал сюда, я почти не знаю.
.— Что он имел в виду, говоря, что полицейские сплошь нацисты?
— Не имею понятия. Скорее всего, ему пришлось побывать в лапах немецкой полиции. У него не было ни одного зуба, когда он приехал сюда. Зубы все вставные, хотя ему было тогда всего тридцать пять лет. Я никогда у него не спрашивала, почему. Но можно ведь и самому догадаться.
— Гестапо, вы думаете?
— Да, именно...
— Так что он, собственно, ненавидел нешведских полицейских?
— Не знаю. По-моему, он считал, что все они одного поля ягоды.
— А здесь, в Швеции, ему когда-нибудь приходилось иметь дело с полицией?
— Во всяком случае, пока я его знала — нет. Если только до того, как я с ним познакомилась.
— Есть ли здесь, в доме, еще иностранцы?
— Да, только раньше их было больше.
— Больше?
— Да, мой муж говорит, что, когда он был маленьким, здесь жило гораздо больше иностранцев. В особенности немцев. И, помнится, еще один поляк.
— А кто живет здесь сейчас?
— Ах, все это было так давно! Подождите-ка, ведь у нас есть госпожа Беккер, живет двумя этажами выше.
— Сколько же ей лет?
— Да, наверное, лет семьдесят. Сидит она в своей квартире и ни с кем не разговаривает. Ей положена маленькая пенсия, вот она и перебивается.
— Надо мне будет с ней побеседовать.
— Да, пожалуй.
Она заколебалась, посмотрела на Фаландера, зажгла сигарету; видно было, что она немного нервничает. «Нельзя курить-то, ведь у тебя ребенок скоро будет»,— подумал Фаландер. Но ничего не сказал.
— Не знаю только,— замялась она.— Не знаю, хорошо ли будет, если вы поговорите с госпожой Беккер?
— Почему же нехорошо? Я должен все выяснить как следует.
— Не думаю, что она сможет вам что-нибудь рассказать. Она ни с кем не общается, только сидит в своей квартире и уж, конечно, ничего ни о ком не знает.
— Почему так?
— Из-за нее самой... У нее свои... проблемы.
— Что за проблемы?
— Да со спиртным. Иногда она выпивает.
— Вот оно что!
— Ей нельзя напоминать...
— О чем?
— Она сидела в концлагерях. В Польше. Приехала в Швецию после войны.
— И что же?
— И когда ей об этом напоминают, она начинает пить.
— Понятно.
— Вы непременно хотите с ней поговорить?
— Ну, можно и подождать немного.
— Да, пожалуйста, она, собственно говоря, очень милая. Но когда начинает пить, то ужасно ругает моих ребят. А это совершенно ни к чему. Она и без того несчастна.
— Ну хорошо, оставим ее в покое. Пока что.
— Спасибо большое. Извините, что не провожаю вас до дверей, я немного устала.
— Да, да, конечно,— сказал Фаландер.
9
В субботу четвертого апреля наступила оттепель. Снежная каша покрыла в Стокгольме все улицы. Талая вода собиралась в лужи, капала с крыш, ручьями текла поперек улиц.
— В такой вот денек понятно, почему Стокгольм называют Северной Венецией,— сказал Сюндман Фаландеру. Было десять часов, план разработан, все полицейские расставлены по постам, оставалось только ждать.
Весь Стокгольм притаился в ожидании. В ожидании следующего взрыва.
— Подумать только, сколько один человек может задать всем работы! — заметил Фаландер.
— Да уж,— отозвался Сюндман.— Хотя толком мы пока еще не знаем, сколько их, один или несколько.
Теперь под специальной охраной находился не только Эстермальм, особо охранялись также те дома, где проживало много иностранцев, в частности, немецких эмигрантов.
В этот день всякий другой розыск был приостановлен. Всех включили в работу по охране и наблюдению.
Фаландер и Сюндман вернулись в полицейский участок Эстермальмского района. В их обязанность входило просто сидеть и ждать вызова. Находиться в состоянии готовности. Сразу же выехать на место, как только посты заметят подозрительное.
В 12.22 в пожарную часть поступил сигнал тревоги. «Здесь пожар,— сказал мужской голос,— улица Эрика Дальберга, тридцать один». И положил трубку.
Сообщение было принято пожилым сторожем пожарной части, который подменил на минутку одного из штатных телефонистов, пока тот в тишине и покое смаковал свою чашечку кофе. Сторож записал все данные.
Три пожарных машины понеслись по вызову. Маленький юркий автомобильчик с четырьмя пожарными оказался самым проворным. Машина остановилась, и из нее выпрыгнули пожарные. Нигде никакого пожара. Никакого дыма. По большому дому с квадратным фасадом постройки тридцатых годов, с рядами массивных квадратных окон, было видно, что он не так-то легко загорится. Один из пожарных обошел весь дом кругом, вышел на прямоугольный газон с жухлой серой травой между домами. Весь квартал был спланирован архитектором, отдающим предпочтение прямоугольным фигурам. Дыма, однако, нигде не видно.
— Ложная тревога,— сказал один из пожарных.
Ложные вызовы в пожарную часть не такое уж редкое явление.
— Ох уж эти мне шутники! Если человеку обязательно надо выдумать оригинальную шуточку, всегда кончается одним и тем же,— отозвался другой пожарный.— Обязательно вызовут пожарную команду. Ужасно смешно...
— Такие упражнения для нас только полезны,— сказал третий.— Только давайте все же пройдемся тут и поглядим, что и как. Может быть, следует позвонить также и в квартиры, разузнать, не горит ли что у кого... Мало ли...
Но нигде ничего не горело. Пожарные машины чуть было не тронулись в обратный путь, как вдруг один из пожарных заметил какой-то предмет, лежавший на земле рядом с воротами и наполовину засыпанный снегом. Сначала ему показалось, что это серый шланг. А потом он увидел, что это бикфордов шнур.
— Вы только посмотрите,— воскликнул он.— Бикфордов шнур!
— Опять взрывальщик,— сказал другой.
На пожарной машине имелась рация, и они немедленно сообщили о своей находке в полицию. Через несколько минут прибыл полицейский автомобиль, оборудованный рацией. По Эстермальму промчались в машине Сюндман и Фаландер и через две минуты также были на месте.
Никто из полицейских не дотронулся до бикфордова шнура. Сначала нужно было подождать техников, экспертов по снятию отпечатков пальцев.
— Домик-то надо обыскать,— сказал Фаландер.
— Обязательно,— согласился Сюндман.
Фаландер нагнулся и внимательно осмотрел бикфордов шнур.
— Этот изготовлен совсем иначе,— сказал он.— Другой образец, не тот, что использовался при первых взрывах.
— А что если он вообще не имеет отношения к тому взрывальщику?
— Мы можем на это рассчитывать?
— Нет.
На место происшествия прибыли еще два микроавтобуса с десятью полицейскими в каждом. Теперь количество занятых в операции достигло двадцати четырех, плюс пожарные, в общем, всего тридцать человек.
— Давайте разделимся,— предложил Фаландер.— Одна группа займется домом, другой придется обыскать окрестности. Особенно важно заглядывать во все двери и на лестницы, взрывальщик все три раза закладывал динамит за входными дверями, на лестнице. Спрашивайте всякого, кто вам повстречается...
Поиски ни к чему не привели. Никто во всем доме ничего не знал.
— Послушай,— обратился Сюндман к Фаландеру,— послушай, а не здесь должен произойти следующий взрыв, как уверял Улльсон?