водные. Есаул вкратце разъяснил план, удовлетворенно отметив бешенный азартный огонек, блеснувший в глазах казачков. Ох, черти, хлебом не корми, дай только шашкой помахать... Вдовкин с двумя казаками медленно поехал направо, а вся сотня ушла влево, повинуясь негромкой команде "Сотня, лаву строй!". Вперед выехали урядники, достав из ножен шашки. Словно по заказу из-за туч вышла полная луна, осветив лежащую внизу картину: и село, и мост, и вздымающиеся вверх Карпаты... И вот оно... Началось! В ночной морозной тиши прозвучало звенящее: "Сотня, гиком, марш-марш!". Словно небольшая горная лавина, окруженная вихрем рвущихся вверх снежинок, неслась сотня вниз по склону, гикая и улюлюкая тем особым горловым ревом, схожим с криками дикой башкирской орды, и присущим лишь частям Оренбургского казачества. Одновременно есаул, Серьга и Неспрядькин, взводный второго взвода, рысью понеслись прямо к мосту, по направлению к караульной будке. План хитроумного старого урядника удался на славу. Полусонные австрияки палили в белый свет, как в копеечку, по отвлекающей внимание сотне, которая повинуясь команде взводных, стройно рассыпалась в отступную лаву и начала уходить обратно в сторону леса. Пока неприятель, еще не отошедший от сладкого предутреннего сна, суетился, истошно вопя «Alarm!» и «Cossacs!», Вдовкин с товарищами, срубив на ходу так и не успевшего ничего понять часового, ворвались в караульную будку. Австрийский офицер, сидевший у стола, упал с простреленной головой, а второго, отдыхавшего после смены, австрияка казаки враз спеленали арканами как пойманную в степи овцу, заткнули рот кляпом, завернули в бурку и без всяких церемоний закинули на коня. ‒ Уходим! - крикнул Вдовкин, и казаки, не секунды не раздумывая и отчаянно понукая лошадей, кинулись догонять уходящую в ночную тьму сотню... ~ К утру сотня возвратилась в деревню, где были расположены основные части русской армии. Проследив за тем, чтобы казаки справно разместились на постой по местным дворам и хатам, и выставив у сарая с пленным австрийцем караул, Вдовкин отправился в небольшой домик, определенный под временный штаб, чтобы написать по горячим следам рапорт командующему 3-м конным корпусом графу Келлеру о проведенной ночью вылазке. Закончив рапорт, нашел в штабе теплую печь, ничем не отличавшуюся от привычных печей в русских деревнях, пристроился на лежанке, накрылся буркой и провалился в глубокий сон, сон солдата, чуткий и без всяких сновидений. ‒ Ваш благородие, а, ваше благородие... - эти слова и бережное касание плеча разбудили есаула. За окном был поздний вечер, где-то около восьми часов по полудню, в стремительно темнеющем зимнем небе уже начинали светить звезды. ‒ Что случилось? - встрепенулся есаул, еще не отошедший ото сна. ‒ Господин есаул, пленный австрияк до вас просится, нешто сказать хочет, ‒ доложил старший по караулу казак. ‒ Ну, веди его, поговорим, ‒ сказал, разминая затекшие ото сна плечи, Вдовкин. «Интересно, о чем это еще он хочет поговорить? Да, и пойму ли я его? Эх, надо было в кадетском корпусе поусерднее заниматься на уроках немецкого языка у благообразной Амалии Карловны, не писать ради озорства на доске перед занятиями «Немец-перец, колбаса...», ‒ подумал с досадой есаул. Скрипнула дверь. На пороге, едва ли не упираясь головой в невысокий потолок деревенской хаты, стоял плечистый, с хорошей выправкой, блондин в форме легиона Украинских сечевых стрельцов с нашивками фельдфебеля. И, пока Вдовкин мысленно подбирал давно забытые немецкие фразы, пленный быстро залопотал что-то на забавном для русского уха галицийско-русинском наречии, очень схожим с языком жителей южнорусских губерний российской империи. ‒ Что, что, ты у меня просишь? Отпустить домой? - разобрав непривычный говор, растерянно переспросил есаул австрийского фельдфебеля. ‒ Так, до дому... ‒ Да ты в своем ли уме, любезный?! ‒ В своем, пане офицер, в своем... Та воно ж и блызенко тут. ‒ Что «блызенько тут»? - ничего не понимая, спросил Вдовкин. ‒ Хата моя, а в ей и ридна маты, так стара, так добра, отпустить, бо завтра ж Риздво. ‒ Риздво? Это, стало быть, Рождество? ‒ Так, так... Рождество! Увидев, что Вдовкин задумался, пленный неожиданно бухнулся перед есаулом на колени и умоляюще сложил руки. ‒ Да ты брат, видно действительно рехнулся от всего пережитого, ‒ практически впав в панику, закричал Вдовкин. ‒ Нияк не рехнувся, ‒ ответил украинец. Он смотрел на русского офицера наполненными слезами, честными и добрыми серыми глазами, продолжая божиться и клясться, что, дескать, хата его совсем недалеко, тут рядом, и что к рассвету он вернется назад обязательно. ‒ Войдите в положение, хата моя рядом, маты - стара, я - пленный, пойду в Россию, а она помрет без меня, отпустить. Клянусь Богом и Его святым Риздвом, вернусь до свиту. А як пан офицер захочет выйти в огород, так з видтиля и хату мою побачит.