Он ударился коленом о выступ скалы и от резкой боли захромал. Попытка бегства провалилась. Вскоре его догонят, схватят, затем изобьют и... какой толк думать о том, что будет потом? За пять лет плена, – вначале он ещё верил, что его вызволят, обменяют ли, либо просто передадут своим: ведь у этих банд мог возникнуть какой-то свой расчёт, о котором он и не подозревал, – за пять лет тяжёлых раздумий о своей судьбе, о том, что его надежды не сбываются, он в конечном итоге ощутил себя свободным от прошлого и будущего. Так в нём отразилась потребность сохранить в себе остатки личности. Ему стало начхать на правительство, на отечество, которые предали его, всё это – чушь, надо жить своей жизнью, только своей и только той, что есть в данный момент. Надо самому использовать текущие обстоятельства, а не ждать, когда о тебе позаботятся другие. А значит бежать, бежать хоть куда-нибудь. Мысль о бегстве преследовала его, стала за последний год своего рода навязчивой идеей. А смерь... с того дня, когда он пережил ту песчаную бурю и осознал себя Сверхчеловеком, смерть вообще перестала занимать его мысли и чувства. За бегство из плена он готов был расплачиваться по полной...
Над его головой по скале чиркнула пуля, затем раздался раскатистый в горах выстрел, ещё один... Но он успел спрятаться за выступ скалы. И тут увидел дорогу. Дорога была горной и, казалось, не знала, что такое машины, очевидно, вела к какому-то забытому остальным миром городку. Такие городки, как правило, находились во власти того или иного бородатого командира с дурным запахом изо рта... А он-то надеялся обнаружить дорогу к крупному населённому пункту, где есть шанс попасться на глаза европейцу, хорошо бы – западному журналисту... Разом навалилась усталость, придавила к прохладе скалы в тени, опустила вдоль отвесной стены на землю. Он присел спиной к шероховатой стене, невольно расслабился, закрыл глаза. Куда бежать? Что делать? Слух его обострился, он вылавливал каждый отзвук приближения шагов троих охотящихся на него преследователей. Бежать! Но он не шелохнулся, невольно весь напрягся для сопротивления. Шаги вдруг стихли, и за выступом скалы раздался пронзительный крик испуганного неожиданно увиденной опасностью душмана:
– Взвод потерянных! Русский взвод!
Все трое побежали прочь. Топот быстро удаляющихся ног вывел его из оцепенения, он разом открыл глаза и глянул туда, откуда должно было прийти чудо спасения. На нижнем участке дороги, из-за высвеченного полуденным солнцем бока скалы узкого ущелья один за другим выползли пять БТРов. Нет. Это не могли быть русские машины. Он привык знать, что его армия покинула эту страну, бросив его на произвол судьбы. Значит, машины правительственные. Как бы там ни было, попасть в руки представителей войск правительства означало обрести какой-то шанс на свободу. Шанс не хуже других, и нельзя упустить его. Он вскочил, и внезапно его удивило, как нечеловечески спокойно они передвигались, поднимались в горы, эти БТРы.
Откуда только силы взялись: он успел перебраться за гребень и наискось склона на крутом спуске обогнать первую из бронированных машин. Выбравшись на середину каменистой дороги, он расставил ноги, ладони сцепил на затылке, – пусть видят, что у него нет оружия и воинственных намерений. Передняя машина приближалась, надвигалась на него, не сбавляя скорости. Даже турель пулемёта не дернулась, не шевельнулась дулом в его сторону, ни одна часть корпуса машины не дрогнула, не выдала, что водитель или кто из сидящих внутри заметили его. Прямо перед носом БТРа он отскочил к краю дороги, чуть не сорвался с обрыва, и тут внезапная, давно забытая ярость опьянила всё его существо, лишила рассудка. Одним прыжком он вскочил на БТР, забрался наверх и забарабанил кулаками и пятками ног по корпусу, по люку. Изнутри не последовало никакого ответа, там не проявилось никаких признаков жизни, будто никто не обращал внимания на поднятый им грохот. Наконец он угомонился, лёг на нагретой стали, попытался собраться с мыслями. А вдруг в машине под ним решили, что в этом месте засада, и он – всего лишь часть коварной игры? Потому и не останавливаются, боятся прицельного огня. Он успокоился, но не надолго.
– Чёрт! – вдруг вырвалось у него.
А если и впрямь впереди засада, и они знают о ней?! Тогда его так изрешетят, что и мать родная не признает... Он ещё раз до боли в кулаке стукнул по люку. Никакого ответа. Глубокое безразличие и усталость буквально навалились на него, – всё равно отстать от машин нельзя и бежать некуда. Будь что будет. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, вспомнилось ему выражение пиратов. Лёжа на горячем металле БТРа, он позволил векам сомкнуться. Так было лучше прислушиваться в звуки вокруг, и сначала он напряжённо ожидал, что вот-вот начнётся стрельба, даже вздрогнул, когда впереди на откос сорвался камень, с перестуками покатился вниз до самой дороги. Но ничего не происходило. Сказывались бессонные сутки побега: он постепенно расслабился.