– К нам, что ль, ехали? – указал на них кнутовищем возница, держа коней. Те всхрапывали, беспокоились, вскидывали морды, косили глаза.
Да, подумал я тогда, коням страшно, а каково людям?
Мы обшарили одежду убитых, но ничего, никакого пакета не нашли. Если бы ехали к нам, было бы хоть какое-то письменное сообщение. Везу же я пакет для начальника заставы от исполняющего обязанности командира стрелкового полка майора Бойченко. Война научит многому, в том числе и тому, что многое, в целях соблюдения секретности, да и личной безопасности, лучше передавать устно. И тут, слышу, пулеметчик Степченков, заняв позицию за одним из придорожных валунов, позвал меня:
– Товарищ лейтенант! Левее, за деревьями, кто-то есть! Стрелять?
– Не стрелять! – кричу. А сам подумал: были бы тут немцы, давно бы уже нас обстреляли, не ждали бы, когда мы их обнаружим. Выхватил свой наган. – Выходи на дорогу! – кричу.
Выходит женщина. Подошла ближе, и тут я ее узнал: жена начальника погранзаставы. Платье на ней какое-то не ахти какое, все изодранное и прожженное в нескольких местах. Платочек какой-то тоже простенький, бабий. Сверху на плечи офицерская шинель накинута. На шинели зеленые петлицы с двумя шпалами. Значит, мужняя шинель. Начальник заставы имел звание майора. Я растерялся и говорю ей:
– Здравствуйте, Лариса Юрьевна.
Она кивнула и сказала:
– Откуда вы меня знаете? Вы из Городка?
– Да, – говорю, – из Городка. Имею приказ начальника гарнизона майора Бойченко выяснить обстановку в районе погранзаставы и лично повидать начальника заставы майора Соснина.
Она внимательно посмотрела на меня. Я подумал, что она пытается рассмотреть мое лицо, может быть, вспомнить. Поэтому я вскинул ладонь к пилотке:
– Лейтенант Крутицын! – И дальше, как положено по уставу: командир 1-го взвода 5-й роты 2-го батальона такого-то стрелкового полка…
Она рассеянно кивнула и говорит:
– Нет там никого. – Оглянулась в сторону горящей полуторки. – Когда все началось, меня муж отвел в погреб, приказал, чтобы не выходила наружу, пока он не вернется. И ушел. Началась бомбежка. Погибли все. Даже лошадей на конюшне всех перебило. А Саня с Алешей Быстрицким поехали к Бугу машину мыть. Сегодня мы в Городок собирались. Когда они приехали, самолеты уже улетели. Мужа я нашла в окопе. Закопали его там же, даже переносить никуда не стали. Куда переносить? Остальные так лежать остались. – Дальше она стала уговаривать нас вернуться и похоронить всех, кто там остался.
– А дот? Что с дотом? – Я встряхнул ее за плечи.
– Дот тоже разбит. Там живого места не осталось.
Мы посовещались и решили поступить следующим образом: на погранзаставу ехать нет смысла, а вот до ДОТа проехать надо, тем более до него оставалось не больше километра.
Поехали. Ехали уже тише.
Странно, немецкая пехота на нашем участке форсировала Буг только часов в восемь-девять. Хотя заставу, огневые точки и Городок отбомбили еще и четырех не было. Вот почему мы в тот час беспрепятственно колесили по лесной дороге. Только однажды впереди проселок перебежал какой-то человек. Одет он был в короткую камуфляжную куртку, в руках держал короткий автомат. Он мелькнул и исчез, как мираж. Я спросил Степченкова, видел ли он кого впереди, на повороте. Он ответил, что нет. А зрение у пулеметчика было хорошее. Видимо, это были диверсанты. Какое-нибудь специальное подразделение. Но оно, по всей вероятности, имело строго определенное задание, поэтому нашу таратайку они не тронули.
Выехали к развилке дорог. Все вокруг изрыто воронками. Некоторые еще дымятся. По ним гулял то ли туман, то ли дым. Бетонный колпак отброшен, перевернут и расколот надвое. Торчит арматура, на ней какие-то лохмотья. То ли обрывки одежды, то ли еще чего-то. Ларису Юрьевну снова затрясло, через минуту у нее началась истерика. Кто-то сунул ей фляжку с водой. И она сказала уже ровным и спокойным голосом:
– Где-то здесь лейтенант Петров. Он и еще девять человек.
Мы оглядывались, словно искали того лейтенанта, о котором нам только что сказала жена начальника погранзаставы. Несколько тел мы все же увидели – на бруствере траншеи, ведущей от дота в лес. Трое или четверо и еще части тел… Лариса Юрьевна их уже, должно быть, видела, проезжая по дороге, ведущей с погранзаставы в Городок. Вот почему ее так затрясло.
Ехать дальше было бессмысленно. Да и опасно. И мы повернули назад.
Когда мы вернулись в Городок и я начал докладывать майору Бойченко, он вдруг побагровел и закричал:
– Лейтенант! Так ты не выполнил мой приказ?! Ты не доехал до погранзаставы! Мальчишка! Молокосос! Решение он принял… Здесь решения принимаю я! – И уже спокойно подытожил: – Под трибунал пойдешь. Понял?
– Так точно, понял, – ответил я и приложил ладонь к обрезу пилотки. По спокойному тону, которым были произнесены последние слова, я понял, что майор Бойченко на ветер их не бросит.
Несколько суток, а точнее, до боя в лесу южнее Гродно я жил под впечатлением последних слов майора Бойченко. В ночном бою при переходе большака под Гродно мой взвод был поставлен распирать фланг узкого коридора прорыва. Мы выстояли, потеряв только двоих пулеметчиков, и утром, после марша, майор Бойченко разыскал меня среди спящих вповалку бойцов и командиров, кому повезло перескочить ночью через большак, и сказал:
– Лейтенант Крутицын, объявляю тебе и всему личному составу взвода прикрытия благодарность.
– Служу трудовому народу, – ответил я.
Он внимательно посмотрел на меня, окинул всего с ног до головы и заметил:
– Лихо ты козыряешь! Молодец, выправку не теряешь. – И засмеялся.
Улыбка у майора Бойченко была щербатой, смешной. Верхние зубы у него торчали редко, нос морщился, а кончик округлялся в картошку. Человек он был неглупый, справедливый. Но когда выпивал лишнего, в него будто вселялся какой-то неистовый и жестокий демон. Никого не жалел, в том числе и себя. Тогда, в первый день войны, он принял на грудь порядочно и к моему возвращению от Буга уже время от времени добавлял без закуски.
Я вздохнул с облегчением. И точно, майор Бойченко перестал гонять меня и мой взвод на самые гиблые задания.
Позже, уже в 1942 году, где-то, как мне помнится, в начале августа, нам зачитали приказ № 227 «Ни шагу назад!». В войсках вводились штрафные подразделения – роты для рядового и сержантского состава и батальоны для офицеров. Так вот, мой первый взвод пятой роты несколько суток в самом буквальном смысле нес функции штрафного подразделения. И только потому, что я, взводный, попал в немилость исполняющему обязанности командира полка майору Бойченко.
Конечно, если подходить формально, приказ до конца я не выполнил. Я должен был передать пакет начальнику погранзаставы. Пакет я привез назад. Виноват? Виноват. Приказ не выполнил. А то, что прервал бессмысленную поездку и сохранил людям, подчиненным мне, жизнь, – это уже дело второе. Второстепенное.
Первый день войны закончился. Я прилег на дне только что отрытого моими бойцами окопа у западной стены нашей полковой караулки. Тело ныло так, как будто не тройка гнедых, а я со своими бойцами таскал к Бугу тачанку. Устал так, словно жизнь прожил за этот проклятый день. Некоторое время мучили беспокойные мысли, конечно же связанные с угрозой исполняющего обязанности командира полка отдать меня под трибунал. Я даже представлял, как меня будут арестовывать, заламывать руки, вытаскивать из кобуры револьвер… Наконец уснул. Сколько проспал, не знаю. Разбудил меня старший сержант Климченко:
– Товарищ лейтенант, немцы.
Оказывается, спал я минут пятнадцать–двадцать. Вечером, после захода солнца, со стороны Буга на дороге показалась колонна бронетехники. Меня удивило вот что: там, на Буге, на несколько километров вверх и вниз по течению не было ни одного моста. Все были либо взорваны, либо демонтированы. Как быстро они навели переправы и перебросили на восточный берег свои войска!
– Танки. Вроде по таблице на Т-III похожи. Первый – точно.
– Против него наш «Максим» – пукалка.
– Что ж будет?
Так разговаривали мои бойцы, наблюдая за приближением колонны.
Я продрал глаза. Приказал взводу приготовиться к бою. Гранатометчиков передвинул ближе к дороге. А что я мог еще сделать? Какой приказ отдать? Тем более что все еще находился под впечатлением разговора с майором Бойченко.
– Лейтенант, перебьют они нас не за понюх табаку. – Эти слова я услышал от пулеметчика Степченкова. Сказал он просто, даже звание мое укоротил, что потом на передовой стало делом обыденным, и я на это простецкое «лейтенант» особого внимания не обращал. – Надо что-то делать.
Конечно, если бы сейчас открыли огонь артиллеристы, то своим огнем они бы за несколько минут разметали колонну. Немцы двигались не таясь. Впереди, метров за пятьдесят от головного танка, неслись несколько мотоциклов. Они щупали лучами зажженных фар обочины дорог, поднимали клубы пыли.
На что они рассчитывали, выйдя к Городку колонной? Что здесь никого не осталось и в Городок они вступят без единого выстрела, как входили в польские, французские и греческие города? Конечно, их разведка уже доложила, что и стрелковый полк основными своими силами, и танковая бригада теми силами, которыми она все еще располагала после серии бомбовых ударов, покинули Городок и заняли позиции на рубежах восточнее и южнее Городка, прикрывая Гомельское направление. Но в Городке оставался госпиталь. Из него продолжали эвакуировать раненых. Вывозили их на железнодорожную станцию. Грузовики на бешеной скорости гоняли туда-сюда. Но раненых после бомбежки собралось слишком много. Носилки стояли рядами на аллеях госпитального парка, в душных коридорах двухэтажного кирпичного здания, в соседней школе.