Ивась, шагавший впереди, ничего не заметил. Он вертел головой, опасаясь, что кто-то из охраны мог уцелеть и теперь, прищуря глаз, нацелиться им в спины.
Гремела близкая канонада, со стороны солнца на городок заходили новые волны самолетов, в воздухе висела пыль и кислый запах взрывчатки, смешанный с гарью. Улица была пуста, небольшая площадь в конце ее тоже. Там догорало какое-то здание — при поляках в нем размещалась управа, вспомнил Гнат; посредине проезжей части лежала убитая лошадь и разбитая телега. И ни души, словно все разом вымерло.
— Так, братцы арестанты, — длинно сплюнув, начал Щур. — Давайте решать, кто куда.
«Братцы арестанты» понуро молчали, переминаясь с ноги на ногу, настороженно поглядывая по сторонам, — им не нравилось решать такие вопросы прямо здесь, недалеко от проклятой тюрьмы, где они провели кто день, кто месяц, а кто и больше. Хотелось разбежаться и, как тараканы, забиться по щелям.
— Туда, — махнул рукой на восток Щур, — я не иду. Кто остается со мной?
Помедлив немного, рядом с ним встал лысый, потом еще несколько человек. Особняком остались стоять Цыбух, Ивась да два «додика», как презрительно звал их в камере Щур. Один — близорукий мужчина, вроде бы проворовавшийся председатель артели, — недоуменно спросил:
— Но тут же бомбят! Война, наверное?
— Желаете к своим? — недобро сузил глаза Щур. — Нам они на Колыме пайку выделят, а мы вам здесь отмерим!
Шагнув вперед, он ловко ударил близорукого бухгалтера в зубы. Тот упал.
«Все, началось! — похолодел Гнат. — Сейчас и нам каюк. Этот гад подмять под себя всех хочет, сразу показать, кто теперь хозяин».
Неожиданно за близорукого вступился Ивась. Его крепкий кулак угодил Щуру прямо в переносицу, и тот, отлетев на несколько шагов, завалился в придорожную канаву. Не долго думая, Гнат вытянул из рукава прут и рубанул им по плечу лысого уголовника, отмахнулся еще от кого-то, потом дернул за рукав Ивася и побежал мимо разбитой телеги через маленькую площадь, на которой догорало здание бывшей управы. Слышал, как бежит следом Ивась и еще кто-то…
Свернув в тихий проулок, Гнат остановился, привалился плечом к забору и перевел дыхание. Обернувшись, увидел Ивася и того, близорукого председателя артели, с припухшими разбитыми губами и носом. Больше никого не было.
— Закурить бы, — сипло прокашлялся Цыбух. Его собственный кисет с самосадом остался в камере под рухнувшими нарами.
— Вот, пожалуйста, — близорукий вытащил из кармана пиджачка мятую пачку папирос. Закурили.
— Ну, теперь чего? — глотая табачный дым, мрачно спросил Гнат. Он действительно не знал, что дальше делать, куда податься, разве до дому?
— Вам спасибо, — слегка поклонился близорукий, — ваша любезность…
— А-а, — отмахнулся Ивась. — Ты куда сейчас? Не бойся, говори, мы драться не станем.
— Домой, — просто сказал бывший председатель. — Куда же еще? Надо узнать, как там, а потом уже решать.
— Верно, — одобрил Цыбух. — Но зря шастать по улицам не стоит: в такое время ни за понюх табаку пристрелить могут. Особливо, ежели немцы в город придут. Когда войска в город входят, самое милое дело от них первое время подале держаться.
— Это так, — согласился близорукий, — но немцы — культурная нация, не наши босяки. Однако предосторожность тоже не лишняя. Всего доброго! — попрощался он. — Мне пора.
— Нам тоже пора в деревню. Ты как? — Гнат поднялся и поглядел на Ивася. Куда он наладится? Теперь про старую вражду лучше пока забыть — односельчане как-никак, друг дружки держаться надо.
— Пошли, — согласился тот.
Больше не сказав друг другу ни слова, трое мужчин разошлись в разные стороны. Один, прижимаясь к заборам, побрел по направлению к центру городка, а двое других, переждав, пока проедет мимо и скроется в дыму запыленная зеленая полуторка с двумя пограничниками в кабине, начали пробираться к шоссе, ведущему на запад…
Военврач Сорокин — бледный, осунувшийся, с воспаленными глазами — как привязанный ходил по коридорам за секретарем райкома Ярошем. Ничего не говорил, не просил, не убеждал, только ходил, и все. Ярош в кабинет, к дребезжащему телефону, — и военврач за ним. Ярош туда, где жгли документы, не подлежавшие эвакуации, — и Сорокин за ним, как тень, как немой укор. Ходил и ходил, второй час подряд. Наконец Ярош не выдержал:
— Слушай, — он взял Сорокина за портупею. — Нет у меня машин! Понимаешь? Нет! Видишь, что творится? — он повернул военврача лицом к окну.