В хвосту же колонны, где вышагивала сотня гномов владыки Кровольда, царили совсем иные настроения. Клановые дружины, облаченные в полные массивных комплекты доспехов, с толстыми секирами на плечах и квадратными щитами за спинами, перли вперед так, словно ни слово «усталость», ни это состояние им были совсем незнакомы. Впервые вырвавшиеся из подземных городов и из под опеки своих кланов, дружинники не переставая вертели головами, что-то яростно обсуждали и часто и громогласно ржали…
И эта разница в настрое, состоянии, подготовке двух отрядов, волей судьбы собранных в одно целое, была столь ясно видна, что Чагаре, тысячник Сульдэ Неистового, возглавлявший объединенный корпус, в ярости заскрипел зубами.
— Меркитчен, — негромко выругался он, пытаясь плотнее запахнуть промокший насквозь плащ; однако острые иголки ледяного дождя все равно попадали ему в шею и холодящими струйками стекали по телу. — Эти чертовы полукровки… И дождь… Когда же закончиться этот проклятый дождь?
Последние остатки тепла вдобавок отбирало и стылое железо доспехов, вычурные украшения которых уже совсем не радовали его.
— Дерьмовый дождь, дерьмовая дорога, дерьмовая страна, — бормотал тысячник, вытаскивая из седельной сумки небольшую кожаную фляжку и прикладываясь к ней. — А вот эль вроде неплох.
Объединенный отряд шаморцев и гномов подходил к горной системе Гордрума, с каждым новым шагом все отчетливее ощущая на своей шкуре дыхание этого великана Тории. Бушующие в горах неистовые метели, поднимавшие в воздух нескончаемые тонны колючего снега и льда, здесь, в низине, сталкивались с восходящим теплым поток, берущим свое начало с далеких южных морей. И это встреча всякий раз оборачивалась настоящим столкновением арктического холода и южного жара, приводящего к поистине нескончаемым и непредсказуемым гримасам погоды — то к долгому ледяному дождю, то к плотному, как сметана, туману, то к легкому, убийственному морозцу… Бывало в одно селении мужики на сенокос выходили в одних драных рубахах, а в другом, за десяток лиг севернее, уже и в шубейке было холодно. Именно за такие выверты это время года и получило у местных жителей меткое прозвание Студенец. Мол, не мороз еще зимний, а уже студено…
— А ведь как хорошо все начиналось…, — продолжал бормотать Чагарэ, с дикой тоской вспоминая первые дни этой войны. — …
Он закрыл глаза и перед ним сразу стали проноситься манящие картины того времени… Мерно шедшие через ворота одного из приграничных ольстетерских городов нескончаемые шеренги бессмертных и в страхе жмущие к стенам домов местные жители… Раскачивающийся в петле бургомистр, так и не пожелавший присягнуть султаны Великого Шамора… Его пронзительно верещавшие девки, жена и двое дочерей, которых Чагарэ отдал на потеху своим солдатам… Смазливый сынишка бургомистра, с нежной словно девичьей кожей, которым он занялся сам…
— …, — Чагарэ облизал пересохшие от внезапно нахлынувшего возбуждения губы и открыл глаза, перед которыми вновь стояла та же что и раньше картина. — …
Перед ним покачивались темные и чуть сгорбленные спины его телохранителей, заледеневшие плащи которых превратились в первоклассные панцири. Справа и слева от них вышагивали посеревшие от усталости бессмертные его тысячи, в глазах которых читался лишь один вопрос — когда будет привал?
— Дзайба! — Чагарэ с хрустом в спине разогнулся. — Что там впереди? Селение? — он кивнул одному из своих сотников на показавшееся вдалеке селение. — Уже проверили его? Годится оно для привала?
— Хой, господин! — поклонился сотник, распрямляясь с хрустом лопающегося льда заледеневшего плаща. — Селение покинуто. И, скорее всего, давно, — приближавшиеся домишки, действительно, выглядели заброшенными: над ними не вился дымок, не брехали псы. — А разместится нам можно. Только…, — легионер запнулся, словно что-то не знал как сказать. — В центре селения стоят тхары, — тысячник недоуменно вскинул гоову; он первый раз слышал это слово. — Это запретные руны, господин, вырезанные на вкопанных в землю столбах. Это табу для любого из подгорного народа. Говорят, так кланы метят земли, где встречаются демоны…
Слушавший его Чагарэ, одновременно пристально всматривался в первые, стоявшие почти у самого тракта, хибарки, которые еще чудом не развалились. В них не было ничего таинственного и угрожающего. В последний месяц его бессмертные прошли через два или три десятка таких разоренных войной селения. И эти брошенные жителями дома с распахнутыми настежь дверьми и ставнями, поваленными изгородями, исходящими стойким запахом гари, им всем были далеко не в новинку…