Раны до сих пор кровоточили, но не так интенсивно.
Кольт потянулся к аптечке и схватил антисептическую салфетку, разорвав упаковку зубами.
— Будет жечь, — сказал он без следа симпатии или сожаления в голосе, просто предупреждение о том, что должно произойти и причинить боль. Но, даже если тон его голоса был лишён эмоций, Кольт был нежен, когда начал заботливо обрабатывать мои раны.
— Я должна поехать в больницу? — спросила я, неуверенная, хочу ли услышать ответ.
Больницы подразумевают вопросы. Это заполнение бумаг с прочерками вместо адреса и имён ближайших родственников. Больницы — это доктора, которые захотят отправить тебя на разговор с социальными работниками, пребывание в психиатрическом отделении и огромные счета, которые я никогда не буду в состоянии оплатить.
И это даже не включает в себя саму медицинскую часть, означающую иглы, швы, уколы и мониторы.
— Нет, — ответил Кольт. — Я могу закрепить их швом «бабочка».
— Что ещё за шов? — спросила я, слегка запаниковав. Я попыталась убрать свои руки от него, но он крепко держал меня за запястья.
— Расслабься, — сказал он. — Это всего лишь особый вид лейкопластыря.
— Ох.
Я смотрела, как Кольт закончил с антисептиком и начал разматывать пластырь. Он выглядел как обычный лейкопластырь, за исключением того, что две его стороны скреплялись чем-то вроде резинки. Кольт разместил его горизонтально на одном из моих порезов, и кожа вокруг моей раны стянулась.
Это было немного дискомфортно, и я поморщилась и отвела взгляд. Как только перестала смотреть, тут же я почувствовала себя лучше. Мой желудок прекратил бунтовать. Голова перестала ощущаться такой пустой. Я не знала, было ли это из-за остановки кровотечения, или потому, что мне становилось дурно, когда я смотрела на то, что сделала с собой.
— Думаю, я потеряла сознание — произнесла я, прежде чем вспомнила, что Кольт не заслуживает знать, что со мной случилось.
Он ничего не сказал.
Я посмотрела на него снизу вверх.
Мне хотелось, чтобы мои глаза сосредоточились на чём-то другом, кроме моих ран, но в то же время последним, что я мечтала наблюдать, был он.
Но я не могла остановиться.
Как будто он притягивал меня к себе какой-то невидимой силой.
В сосредоточенности его лоб прорезали морщины, и Кольт закусил нижнюю губу, продолжая накладывать швы на мою кожу.
Его глаза потемнели, недовольство мной было написано у него на лице.
Закончив со скрепляющими пластырями, он потянулся за бинтом и обмотал его вокруг моих запястий, зафиксировав стороны медицинской лентой.
Как только был наклеен последний её отрезок, он всё убрал обратно в аптечку и затем поднялся.
— Ты сможешь встать? — спросил он, протягивая мне руку.
— Думаю, да.
Его рука обвилась вокруг моей, и я тут же почувствовала головокружение. Не от кровопотери или порезов, а от прикосновения Кольта. Меня бесило, что он на меня так действует, бесило, что может вызывать такие чувства во мне.
Он целовал, касался меня, выталкивая за грань того, что я когда-либо чувствовала, о чём когда-либо даже воображала, что могу ощутить из-за кого-то, кроме Деклана. Это одновременно и притягивало меня к нему, и заставляло злиться на него.
Меня обдало волной жара, когда я вспомнила, каково ощущать язык Кольта у себя во рту, его руки на моём теле, аромат его парфюма, слабый вкус алкоголя в его дыхании, как сильно мне хотелось ощутить его внутри себя.
Я ничего не могла поделать с этим. Я хотела, чтобы он поцеловал меня снова.
И в этот потрясающий момент, когда я стояла перед ним, его глаза искали мои, во мне росла уверенность, что он собирается, собирается притянуть меня к себе и обрушить свой рот на мой.
Но вместо этого Кольт покачал головой:
— Ты сделала это.
— Что?
— Это. Всё кончено.
— Что кончено?
— Это, — он перевернул мои руки, глядя на повязки, которые только что наложил. Его лицо смягчилось, и я что-то уловила в его глазах. Страх? Беспокойство? Я не была уверена. — Ты не сделаешь этого больше.
Беспокойство исчезло с лица Кольта, его вспышка была такой короткой, что я стала сомневаться, существовала ли она вообще. Теперь всё, что там было, — стальная решительность.
— Я больше не порежу себя? — переспросила я недоверчиво, а потом рассмеялась.
— Нет, — ответил он. — Не порежешь.
Он схватил мою сумку и рылся в ней до тех пор, пока не нашёл лезвия и не положил их себе в задний карман. Потом подтянулся, пока не уселся на край письменного стола, а его ноги не болтались в воздухе.