Отцу эта мысль страшно понравилась, он словно ожил, услышав ее. На миг в восторг пришел даже я.
Через дорогу от нас продавался старый, обветшалый викторианский дом. Он только что не разваливался, однако мать сказала, что это «бешерт» («судьба» — знамение, посланное Сами Знаете Кем). Если бы она прошлась вокруг квартала, то обнаружила бы, что в городе продается едва ли не каждый дом — и большинство их за меньшую цену. Увы, она этого не сделала, да и, в конце концов, знамение все-таки есть знамение. Она продала магазин хозяйственных и домашних товаров, купила этот дом, обратила пять его комнат в восемь. Затем семья переехала в Уайт-Лейк и стала дожидаться начала сезона.
В первое лето новые постояльцы появлялись у нас каждый вечер. Мы были в восторге. Тейхберги наткнулись на золотую жилу. Скоро, думали мы, деньги уже будут просто расти на деревьях. Вот тогда-то мамин демон и принялся нашептывать ей на ухо: «А почему бы не купить соседний дом и не превратить все в мотель?» Вскоре комнат у нас было уже двенадцать, да еще и новые строились. Что такое мотель, мои родители, разумеется, никакого понятия не имели. Бизнес-плана у них не было. Они умели только покупать и строить — и занимались этим как раз тогда, когда все прочие владельцы недвижимости думали только о том, чтобы продать ее и сбежать из этих мест. В следующем сезоне родители купили дачный поселок с казино и расширили мотель — теперь он состоял из двадцати комнат, плюс несколько отдельных коттеджей.
Как известно любому бизнесмену, дело может разрастаться слишком быстро и заходить слишком далеко. Существует черта, переступать которую не следует, а мои родители не только переступили ее, но и убежали вперед еще миль на двести. Вскоре наплыва туристов в Уайт-Лейк стало не доставать для заполнения всех купленных и построенных моими родителями комнат. Поток наличных обратился в тощую струйку. Оплачивать каждый месяц закладную, как и большую часть счетов, стало трудно. Мотель начал погрязать в долгах. А еще сильнее ухудшала положение родителей их неспособность привлекать в мотель даже тех туристов, которые все еще приезжали в Уайт-Лейк.
Отец сидел в мотеле на телефоне. На звонки он обычно отвечал так: «Алло? Кто это? А зачем вы звоните? Что вам нужно? Если вы с детьми, к нам не приезжайте. Мы детей не селим. Они матрасы портят, шумят. Если вы с детьми, то у нас свободных мест нету»
К этому времени я уже закончил учебу и работал на Манхэттене. Жизнь моя была на взлете и мне казалось, что предел ему могут положить только звезды небесные. Состояние мое росло, а родительское сокращалось. И когда они поняли, что могут потерять все — сбережения, единственный источник дохода и те молекулярные следы рассудка, какие в них еще оставались, родители попросили взяться за управление мотелем меня.
Задним числом я отчетливо понимаю, какими не столь уж и сложными приемчиками они втянули меня в этот кошмар. Вижу сокрушенного, просящего меня о помощи отца, его обвисшие плечи, понурую голову; вижу мать, внезапно осознавшую мои менеджерские таланты (кто бы подумал, что я такой одаренный?) и благодарную за них. И слышу те несколько магических слов, которые запустили сидевшую в моем подсознании программу — программу чувства вины, которое мама столько лет выращивала во мне как раз для такого случая: «Ой, Элияху, что с нами будет, если ты нам не поможешь? Как нам быть?»
И не только чувство вины обуревало меня. Наконец-то, я получу возможность показать родителям, что чего-то стою. Наконец-то, смогу добиться того, чего жаждал всю жизнь — их любви и признательности. Многие годы, даже тогда, когда я пытался начать самостоятельную жизнь, занимаясь тем, что любил больше всего на свете, я стремился добиться их одобрения. Теперь у меня появилась возможность его получить.
— Хорошо, — сказал я. И мы договорились. Вся рабочую неделю я буду оставаться в Нью-Йорке и продолжать заниматься живописью, а по уик-эндам стану приезжать в Уайт-Лейк, чтобы управлять делами мотеля. Где-то далеко-далеко надрывал бока от смеха Моисей.
Когда я рассказал о моем плане сестре Голди, она пришла в ужас.