Скорость пешего хода и так не очень высока, и уж тем более она низка, если человек подвернул ногу. В нормальных условиях человек посидел бы, порастирал ногу, оказал бы сам себе первую помощь. Но условия были не нормальными, а в некотором роде экстремальными — опоздание грозило наказанием, а неявка… Но этого лучше не делать. Именно этого Лёша и не хотел делать. И вот он, превозмогая боль, целеустремлённо шёл по улицам и не смотрел по сторонам. Однако через некоторое время ему всё же пришлось оглядеться.
Впереди у него открывался такой вид: у дома Сан Саныча стояли машины с синими номерами, а самого Сан Саныча выводили двое в форме. Сан Саныч не сопротивлялся, лишь что-то бормотал себе под нос. По кустам прятались люди в косухах и с бритыми головами. Они выглядели немного нервными и периодически дёргались. Из окон высовывались заинтересованные люди, на балконе пятого этажа двое мужчин курили.
Лёша огляделся по сторонам. Справа от него стояла машина ОМОНа, а слева стояла толпа зевак, среди которых он углядел своего друга Ярослава. Ярик, как они его звали, был вылитым программистом — невысок ростом, худой, с горбинкой. Также он носил толстые очки, которые увеличивали его и без того большую голову. Ярик был слаб — не мог поднять штангу весом более тридцати килограмм, но при этом виртуозно стучал по клавишам.
— Видал? — спросил Ярик, подходя к Лёше и как всегда озарил своё небритое и заспанное лицо улыбкой до ушей.
— Чего? — спросил Лёша. — И убери этот оскал.
— Саныча поймали. Говорят, вышел на истерические крики в коридоре, а там никого не было. Ну, то есть почти никого. Были там эти хлопцы с наручниками. Наорали на него, повязали и вот…
В это время Сан Саныча затолкнули в машину и повезли. Машина ОМОНа тоже заурчала и медленно поехала куда-то вдаль.
— Да, — медленно сказал Лёша, провожая глазами машину с Сан Санычем.
На секунду воцарилась тишина — все задумались о чём-то своём. Кто-то смотрел вслед машинам, кто-то смотрел на своего соседа, некоторые просто молча грызли семечки, но и они на секунду прекратили сплёвывать шелуху.
Но, когда уже стало казаться, что тишина уже никогда не кончится, в толпе зевак кто-то громко чихнул, и все будто проснулись. Мгновенно улица наполнилась говором — каждый хотел узнать что же случилось и высказать по этому поводу свои мысли. Какая-то бабка толкнула Лёшу плечом с такой силой, что он с трудом удержался, схватившись за Ярика, который, в свою очередь, ухватился за торчащую из земли трубу.
— Толкаются тут разные, — тонким голосом крикнула бабка и презрительно фыркнула.
У Ярика кончились силы, он отпустил трубу и шмякнулся на землю. Через мгновение на него навалился Лёша, которые почти вжал его в пол. Тихо проклиная бабку и твердую землю, Лёша поднялся, подмяв под себя Ярика, и сплюнул. Только по истошным крикам Ярика, Лёша понял на ком он стоит. Лёша ещё немного постоял на Ярике, после чего поднял его и извинился, ссылаясь на тугоухость и контузию, полученную от бабки.
— Да, — согласился Ярик, — ненавижу вот таких. Сами толкнут, а ты ещё виноват. Что за наглость… В метро тоже нависнут, а через остановку начинают орать о том, какой ты моральный урод! Будто я им чем-то обязан, будто я должен встать, только завидев пенсионера и удерживать место свободным до его прихода, будто…
— Точно, точно, — быстро сказал Лёша, понимая что программиста понесло, а это надолго, — пошли, лучше, посмотрим на квартиру.
— Нет, иди один, а мне домой надо. Я тебе сегодня позвоню, расскажешь, как всё прошло. Кстати, вот тебе твоя лампочка. Спасибо.
— Не за что. Ну, бывай.
С этими словами Лёша повернулся и по стенке, прикрываясь кустами и деревьями, полез к дому Сан Саныча. Прятался он для того, чтобы никто не всполошил охрану, возможно оставленную стеречь квартиру. Но главная опасность исходила от тех трясущихся людей в косухах. Видимо, это были наркоманы. Они редко приходили к дому Сан Саныча, но если приходили, то на это были веские причины, о которых Лёша слышать не хотел.
И вот Лёша под покровом ночи прокрался к дому и вошёл в подъезд. На лестнице никого не было, но вверху слышны были тихие разговоры. На лифте ехать было бы громко, поэтому он решил идти пешком. Но через пару этажей он понял, что выбор был сделан не правильно: вверху на площадке стояли два мента и переговаривались. Пройти мимо них не было возможности — засекли бы. Лёша остановился, слился с тенью и глубоко задумался. Внезапно он обратил внимание на вздувшийся нагрудный карман и вспомнил про лампочку.
Милиционеры стояли на лестнице и разговаривали. Мимо них вверх проехал лифт, но им было всё равно. Прошла минута, а служители правопорядка всё стояли и разговаривали, но громкий хлопок где-то на уровне второго или третьего этажа хамски прервал их мирную беседу. Оба резко замолчали и навострили уши, причём тот, что стоял ступенькой ниже, медленно поднял левую руку и одним глазом долго смотрел на часы.
— Что бы это могло быть? — машинально спросил он глухим утробным голосом и отвёл глаз от часов.
Второй милиционер, до сих пор пристально наблюдавший за манипуляциями своего напарника, сунул руку в карман и извлёк оттуда пачку Беломора. С каменным лицом он протянул напарнику папиросу, сплюнул, дал прикурить и затянулся сам.
— Надо бы проверить, а то мало ли что, — сказал он, пуская колечки дыма.
— А с квартирой что?
— Да кому она нужна! Пошли, может булочку какую купим или пиво.
— Точно, но ты всё равно вонючка.
И оба человека в форме вразвалку поплелись вниз по лестнице, поминутно сплёвывая и пиная лежащие повсюду банки из-под пива. Дойдя до первого этажа, они сообразили, что на лестнице ничего подозрительного обнаружено не было. Но это их не интересовало — их больше занимало пиво, сигареты и булочки.
А в это время Лёша уже был у заветных дверей квартиры Сан Саныча. Дверь, как он и предполагал, не была заперта, была лишь несильно прикрыта, чтоб не дуло. Лёша быстрым и чётким движением руки открыл её и смело шагнул внутрь.
Он никогда ещё не был в этой квартире, ибо доступ в неё был закрыт для всех. Никто не входил туда, ибо жилище вождя должно оставаться тайной, и только избранным позволяется войти туда. Эта тайная обитель всегда привлекала Лёшу своей закрытостью и недоступностью. Иногда он даже представлял себя входящим в эту квартиру и ожидал увидеть в ней по меньшей мере живого мамонта, поедающего молодую анаконду или ещё что-то в стиле позднего ренессанса. Сам же Сан Саныч, как ему казалось, ходил по квартире исключительно в восточном халате и чалме.
Однако квартира была не такая уж и волшебная. В прихожей стоял старый резной шкаф, в который вешались куртки, пальто, шляпы и прочая верхняя одежда, а также ставились ботинки. Несмотря на свою объёмность, шкаф вмещал в себя мало обуви, и несколько пар обуви стояло на коврике рядом. На вбитом в шкаф гвоздике гордо висела старая красная кепка. Вернее, она когда-то была красной, но за долгие годы ношения почти полностью выцвела и протёрлась в некоторых местах.
Беззвучно, как тигр на охоте, Лёша шмыгнул в комнату рядом. Эта комната, видно, была гостиной. Она была большая. По углам была расставлена дорогая мебель, на стенах были дорогие обои. Посреди стоял стеклянный стол и несколько мягких стульев на изогнутых ножках. Около двери висела верёвочка, потянув за которую можно было зажечь огромную хрустальную люстру.
Далее Лёша проследовал в комнату, которая являлась одновременно личным кабинетом и спальней. У окна стояла кровать в спартанском стиле, у изголовья возвышалась пластиковая тумбочка, которую Лёша незамедлительно обследовал и пришёл к выводу, что она пуста. На другой стороне комнаты стоял письменный стол, на котором лежала кипа рекламных распечаток и пара книг по психологии. В остальном стол не был примечателен — у него даже не было ящиков.
Но один из элементов обстановки привлекал внимание. Если посмотреть под определённым углом на стол, можно было увидеть небольшую деревянную коробочку. Открыв коробочку, Лёша увидел лишь клочки бумаг. При ближайшем рассмотрении эти бумажки оказались разорванными письмами. Обрывки писем как лица пассажиров в проходящем мимо поезде — их много, каждого из них видно лишь одно мгновение, каждый из них похож на всех остальных, но у каждого написана на лице его история. Как много может поведать одно такое лицо, но, увы, эти лица уезжают из нашей жизни навсегда. Вот и эти письма были разорваны и перемешаны. Половины кусочков не хватало. Не осталось ничего, чтобы восстановить былое величие писем.