В ответ на лице Вулкана появилась теплая, как жар лавы, улыбка.
— Ноктюрнцы прагматичны, мой брат. Пока война необходима, я буду сражаться, но надеюсь однажды отложить свой меч, — в его глазах вспыхнуло пламя. — До того момента я буду держать свой смертоносный клинок наточенным.
Феррус кивнул и спрятал клинок в ножны, прицепив его к поясу.
— Пригодится, — весело сказал он и прикоснулся серебряной рукой к гладкому черепу, — когда слуги не побреют достаточно коротко.
Они рассмеялись: Горгон — хрипло и грубо, Дракон — зычно и радушно, разделив редкий момент легкомыслия, пока Крестовый поход не развел их по разным путям. До Один-Пять-Четыре Четыре.
Воспоминание о том дне исчезло в зеркальной глади клинка.
Феррус назвал его Дракен, в честь своего брата. Сейчас он нуждался в его остроте и был рад мечу.
Стены пещеры были из полированного обсидиана, как и в галерее мавзолея. Их блестящая чернота тянулась в бесконечность. В ней отражались головы, но в отражении они были покрыты плотью. Разорванные артерии пульсировали, извергая кровь. Это зрелище отзывалось острой болью, охватившей шею Ферруса, боровшегося с отвращением от спектакля, происходящего в темном зеркале. Отсеченные окровавленные головы смеялись, все до единой. Они смеялись над ним.
Идиот!
Слабак!
Ненужный сын!
Это последнее оскорбление застряло в его горле. Феррус был выдающейся личностью, а на Медузе — королем королей. Никто не мог сравниться с ним. Но когда появился отец и привел его к семнадцати выдающимся братьям, он понял свое место. В отличие от Вулкана, который принял свое положение охотно и смиренно, Феррус был недоволен. Но разве он не ровня своим братьям? Когда встречаешься со славой Хоруса, великолепием Сангвиния или даже упрямой твердостью Рогала Дорна, легко поверить, что некоторые сыновья останутся ждать в стороне, пока несколько избранных осуществляют великий план отца по покорению Галактики.
Феррус жаждал этого света для себя, хотел быть равным. Он не был тщеславным, просто желал быть признанным. Вся его жизнь до этого самого момента прошла в поиске силы. Он не мог поверить, что все сделанное было второстепенно. Феррус не мог поверить, что его отец вывел его из одной тени только для того, чтобы ввести в другую.
Ты будешь гордиться мной, отец. Я докажу, чего стою.
— Давай же! — заревел он, но вызов остался без ответа. Тварь прыгнет на него из теней и поразит тысячей смертельных укусов.
Бесславная смерть.
Феррус не примет ее.
Но тварь была быстрой. Примарх должен был нанести удар, а бросаясь на едва уловимые образы, он не добьется победы. Она хотела извести его, заставить ослабить защиту и открыться, чтобы потом нанести смертельную рану.
Горгон заметил краем глаза неожиданное движение и проследил за ним, держа меч в оборонительной позиции — плашмя и отведенным от себя.
Ему было сложно сдерживаться, ведь всю свою жизнь он проливал кровь.
Ярость гремела в ушах, как колокольный перезвон. Он сосредоточился, и грохот уменьшился до приглушенного гула. Тварь была близко, хотя и не выдавала своего присутствия. Феррус ощущал, словно он каким-то образом был связан с ней, возможно из-за укуса и порчи ее яда. Он хотел причинить ей боль за это, сравнять счет, а затем уничтожить. Его внутренний гнев разгорелся еще больше, почти заставив перейти от мысли к действию.
Примарх вспомнил кузню и радость, которую испытывал при обработке металла. Единственный бальзам для его ярости, единственное занятие, которое могло успокоить его неистовый нрав. Но вопреки ему, Феррус проявил терпение, хотя иногда ему казалось, что он хватается руками за воздух. В отличие от Вулкана оно не давалось ему легко. Терпение было первым уроком для всех кузнецов. При закалке нельзя торопиться, металлу нужно время, ему необходимо ждать, пока он не будет готов. Так и Феррус должен был ждать.
Он увидел лежащий на земле Сокрушитель Наковален, но подавил желание схватить его. Этого хотела тварь. Она ждала, что Горгон подойдет к нему.
Меча Вулкана было более чем достаточно. Он верил в мастерство брата.
Следовало бы сказать ему об этом.
Феррус закрыл глаза и прислушался. Он услышал тихое и скрежещущее шипение, почти заглушенное окружающим шумом. Шипение змея.
А теперь я расставлю сети…
Не видя, он был уязвим.
Поэтому Горгон опустил меч, позволил руке повиснуть вдоль тела.
Он прислушался, давая сердцу успокоиться.
Вопли мертвых стихли, шипение змея стало громче, и Феррус различил два слова.
Ангел…
Одна лишь мысль о словах вызывала боль, словно они обладали могуществом, выходящим далеко за пределы своих смыслов.
Экстерминатус…
Слова были скрыты в многократно повторяющемся шепоте твари, в высоте тона и модуляции, словно загадочная нота в идеальной симфонии виртуоза.
Они ничего не говорили ему, тем не менее примарх чувствовал их значимость, как будто слова имели физическую форму.
— И небеса пылали его сияющей красотой… — слова пришли к Феррусу незваными, словно принадлежали другому человеку, у которого не было силы произнести их.
Здесь присутствовало нечто темное: какое-то зло, с которым был связан Феррус, вторглось в подземелье. Он задумался, понимают ли это те, кто пленил его здесь?
Но размышлять над этим не было ни времени, ни смысла.
Затаив дыхание, Феррус услышал скрип металла, предвещавший появление твари. Доверившись инстинкту, он ждал, пока змей окажется совсем рядом, и тогда нанес удар. Меч рассек чешуйчатую плоть.
Глаза Ферруса резко открылись, как бронированные визоры, и он снова ударил. Наградой был рев боли. Когда он выдернул Дракен из тени, его лезвие было испачкано. Меч покрывала не кровь, но зловонная жидкость пурпурного цвета.
Он ранил тварь. Ее шепот, наполненный гневом и болью, стал громче. Скрип металлической чешуи о камни стих — чудовище отступило в темноту. Феррус несколько минут не двигался, прислушиваясь. Рана в руке пульсировала, а серебристый блеск почти полностью стек с руки, открыв окровавленную, обожженную плоть. Спрятав спату в ножны, примарх наклонился. Его пальцы сомкнулись вокруг рукояти Сокрушителя Наковален. Никогда еще он не ощущал свой молот таким тяжелым.
— Плоть слаба… — пробормотал он и проклял свою неспособность усмирить силы, что восстали против него.
К нему вернулось воспоминание о словах, спрятанных в голосе змея.
Ангел Экстерминатус.
В них было заключено… преступление. Чье-то другое сознание вложило эти слова в его разум. В отличие от большей части этого кристаллического лабиринта, они ощущались не как предупреждение. Это было обещание, пророчество.
Феррус был слишком слаб, чтобы разгадать его. Его лоб покрывала лихорадочная испарина, когда он, пошатываясь, преодолел последние метры пещеры с картиной резни и двинулся туда, где его ждали новые ужасы. После исчезновения змея, висящие черепа перестали говорить и снова стали мертвыми. Ветер стих, и они так же перестали вращаться, от чего было легче избегать соприкосновения с ними. Они даже стали менее похожими на него и не такими устрашающими. Теперь Ферруса влекла единственная мысль. Он продолжал идти, непреклонно, словно медузанская сухопутная акула. Остановиться значило умереть.
Примарх осилил три ступеньки, а затем упал, и его накрыла тьма.
Холодная аура костяного святилища была насыщена возмущенной энергией.
— Оно влияет на тебя, — сказал Прорицатель.
— Оно не должно было проникнуть в склеп, — ответил другой.
— Осторожно, я вижу, как в твоем настроении проявляется Кхейн. Вернись на путь.
Второй пока не был готов уступить.
— Мой гнев вполне обоснован. Ему не суждено было умереть. Не здесь. Не от этого.
Прорицатель пристально посмотрел на соратника. Его взгляд был задумчивым и непостижимым.
— И все-таки его жизнь под угрозой. Ты добавил в воды судьбы достаточно крови, и рано или поздно появятся акулы.
— Оно вообще не должно быть здесь.
— Дороги кости, по которым мы странствуем, далеко не безопасны. Со времен Падения ты знаешь это. Тебя так удивляет, что появилось нечто злобное?