Норма откатывается от него как можно дальше, немного приподнимается на локтях, оглядывая саму себя затравленным взглядом, и затем её запал к сопротивлению заканчивается, как будто кто-то перекрыл доступ к энергоснабжению. Она опадает вниз, глухо стукаясь затылком об пол, и тоже просто лежит так, неподвижная, маленькая, так и не присвоенная.
Дилан поворачивает голову, чтобы поглядеть на неё ещё раз, и вдруг – узнаёт. Ведь Дилан, несомненно, отлично знает, как выглядит смерть, и не узнать её довольно сложно, если видишь перед собой. Абстракция беззвучно рассыпается на миллион составляющих частей, приобретая конкретную форму, новую форму, мёртвую форму.
И именно Дилан, по совпадению, стал тем, кто наполнил эту форму содержанием. Только он этого пока ещё не знает. Хотя очень скоро ему придётся узнать.
хХхХх
Дилан тяжело дышит, потому что ему больно делать это, и он смотрит на мать, как на место преступления. Таким был проулок, где он переехал человека, отнявшего у него его первого настоящего друга. Так мог бы выглядеть склад, где застрелили шерифа Ромеро. Дилан замечает множественное сходство, и это, в конце концов, до оторопи пугает его.
Он заговаривает, он много-много говорит, но Норма, естественно, его не слышит. Она приводит себя в вертикальное положение, а затем – в порядок, и идёт встречать сына, которого через полчаса подвозит к дому над мотелем Эмма, и проводит в его компании остаток вечера, а в его постели – ночь. Всё это происходит как бы параллельно с Диланом, который пока не может заставить себя покинуть гостиную или, хотя бы, перестать говорить.
Это заканчивается, только когда он переходит к самой бессмысленной части («Извини, я только хотел, я, прости, прости меня, прости меня»), и сам себе отвечает:
- Нет.
хХхХх
Около половины четвёртого часа утра на циферблате его наручных часов; Дилан аккуратно ступает по топкому полу второго этажа, увязая в (пластилиновых, не иначе) половицах по щиколотки и держась за стены, как за последнюю опору. Он воровато заглядывает в спальню Нормана, чтобы посмотреть на своё семейство, которое спит, напряжённо схватившись друг за друга. Дилан бездумно наблюдает за Нормой и младшим братом минут двадцать, прежде чем насильно заставляет себя прикрыть дверь и уковылять в собственную спальню.
Эта комната напоминает ему герметичный куб, чужой, твёрдый, со стенками, способными сдержать любого зверя, не хуже какой-нибудь клетки. Местный же зверь беспокойно ходит по периметру, считает ошибки, до крови бьётся о грани куба.
- Ублюдок, – чеканит он потрясающе объективную характеристику. – Выродок.
Дилану кажется, он ещё никогда в жизни не был настолько прав.
========== Norman: Divine becomes absolutely empty (1/4) ==========
Комментарий к Norman: Divine becomes absolutely empty (1/4)
Помните, я говорила, будто всего одна полноценная часть осталась? Так вот, это была даже не совсем ложь. Часть действительно оставалась одна (хотя писала я её бесконееееееечно долго), просто получилсь в три раза больше, чем были предыдущие главы. Следовательно, я просто поделила её натрое, чтобы она, так скажем, не давила на нас психологически. Простите :)
В целом, куча предупреждений: здесь мы заглядываем в голову не вполне здорового, своеобразного человека; будьте готовы. Ведь, происходит множество абсолютно нехороших вещей - убийства, переживание последствий насилия, чувства не совсем адекватного рода…
И ещё раз напомню: это АУ после 01х10, никаким боком к последующим сезонам не относится.
Tonight I am standing with you
A chance to change the world as we know it
The feeling of lights upon me, feels so perfect
You are here with me and it’s all I need
Before I go, please know that I love you
With all of my heart, my heart, my heart is beating for you
I want you to know that I’ll be thinking of you
Wherever I go
“September” by Spoken
Норману всегда казалось, что уж он-то отлично знает, как выглядит пустота. Иногда он имеет выдающуюся возможность наблюдать её часами, а подобный опыт, многократно повторяемый, даёт вам полное право считать себя непревзойденным знатоком.
Временами, задумываясь о своей жизни, Норман пытается придумать адекватное название этим своим спонтанным наплывам пустоты. Как можно было бы именовать подобные случаи? ‘Приступы’ или ‘припадки’ – звучит слишком сухо и обвинительно, это суровые медицинские термины для физического недуга, имеющего мало общего с тем странным, почти божественным в своей исключительности опытом, что приходится переживать Норману. ‘Периоды’ – претенциозное и злое определение, вызывающее слишком много посторонних ассоциаций. ‘Эпизоды’ – напротив, слишком легкомысленное слово, совершенно не выражающее всей глубины испытываемых Норманом ощущений и той важности, что заключена в его поведении.
Так что, если подумать… Моменты.
Да, Норман предпочитает ‘Моменты’. Достаточно пространно и, в то же время, исполнено некоей позитивной конкретики. Идеально подходит.
хХхХх
Со стороны могло бы показаться, будто Норман находится в абсолютном незнании о том, что на него находят моменты и что он испытывает во время них. Это, для справки, не вполне верно.
То есть, конечно, он не отдаёт полного отчёта своему поведению, когда ‘выключается’, но и во всеохватную прострацию, какой она выглядит для сторонних наблюдателей, он всё-таки не погружается. По крайней мере, не целиком. У него всё ещё остаются инстинкты. Желания. Целеустремлённость. Некая угловатая и грубая, но всё же весьма активная форма сознания.
Если подумать, то она больше смахивает на освобождение, нежели на плен.
Норман погружается глубоко, уходя в заплыв, как опытный пловец, набрав в лёгкие побольше воздуха и с продуманностью экономя энергию для выныривания. Норман погружается, и тогда мир, оттуда, со дна, выглядит наиболее чётким.
Через толщу благословенной воды, он обозревает всё, что на поверхности, совершенно объективно. И он может отличить хорошее от плохого с удивительной ясностью.
Более того, он способен также без каких-либо ограничений найти в себе волю к решительным действиям. Это ни с чем несравнимые ощущения.
Освобождение, точно.
хХхХх
Позже, правда, обычно начинаются неприятности.
хХхХх
Серьёзно, нет НИЧЕГО хуже последствий. Они наваливаются разом, лишая Нормана времени на то, чтобы толком насладиться очередным пережитым откровением. Они стократ хуже любого похмелья, помноженного на ломку и прочие регулярные ужасы, которые только могут вообразить искушённые люди.
Но, по крайней мере, Норман не один. У него всегда есть поддержка. Тот, кто прикроет спину. Тот, кто возьмёт на себя вину по необходимости. Тот, кто пойдёт буквально на что угодно, лишь бы защитить его.
Мама.
Пока мама на его стороне, Норман победитель, при любом раскладе.
хХхХх
Это было более чем просто очевидно, с самого начала – даже когда Норман ещё не демонстрировал никаких признаков подлинных странностей.
Хотя, это тоже заблуждение. С Норманом всегда было что-то не так, сколько он себя помнил. Просто тогда это ещё не заботило его. Возможно, ему было не с кем особо сравнивать себя, чтобы отметить разницу. Будучи малышом, Норман никогда не был слишком уж социально активным.
Во время игр на детской площадке, он сторонился других детей, потому что они складывали впечатление одноликой бесконтрольной массы. Одного гигантского бесформенного чудища. Посему, мальчик старательно держался ближе к скамейке, где Норма вела беседы с другими родительницами, зорко наблюдая за тем, чтобы Норман оставался в поле зрения. Чтобы песок не попал ему в глаза. Чтобы остальная малышня не обидела его, не отняла его игрушки. Чтобы Норман не растворился в воздухе, если только хоть на мгновение ослабить внимание.
С возрастом, Норман не делался менее замкнутым. В подготовительной школе он не вписался ни в один круг общения, да он и не старался слишком уж сильно найти с кем-то общий язык. Ведь, когда его забирали домой, он всегда мог всласть наговориться обо всём на свете с мамой. С ней было по-настоящему интересно. Она понимала его.