Правда, Денис странно воспринял его согласие на переезд.
— Ты ведь не собираешься действительно принимать то предложение? — интересуется Черышев, читая какие-то документы, связанные с его новой должностью. — Ты же пошутил, когда тебя спросили об этом, верно? — он отрывает взгляд от бумаг, наблюдая за его реакцией.
— Почему бы нет?
— Ты шутишь? — брови Черышева комично взлетают вверх, увеличивая визуально размер глаз.
— Пойми, дядя Денис, мне здесь душно. Этот город съест меня, проглотит разом, не прожевывая. А в Англии и климат другой, и менталитет тоже. Да и с английским у меня лучше, чем с испанским.
— Ты собираешься уехать из Мадрида! Ты! Закончивший его Академию. Тебе ведь пророчат место в основном составе. А ты собираешься сбежать от лучшего клуба мира! — Денис отбрасывает бумаги, но делает это таким образом, что они не разлетаются по столу, а падают на него стопкой.
— МЮ тоже титулованный клуб! Мне кажется, там будет лучше… — сбавляет тон, отворачиваясь от Черышева, чтобы не видеть его оскорбленного лица.
— Ну раз ты так считаешь… Ты уже взрослый. Так что… — Денис успокаивается, однако грусть в его глазах не остается незамеченной.
Они начинают ссориться каждый раз, когда вопрос о лучшем клубе мира возникает на горизонте. А вскоре он уезжает в Англию, оставляя Черышева в Испании, и не поддерживает с ним связь. Да и тот не рискует прервать молчания.
Дальше предаваться воспоминаниям мешает голос Джона, вырывающий его из добровольной апатии и тоски. Тот так настойчиво зовет его к телефону, что игнорировать его не представляется возможным. Даниил встает, кряхтя и жалуясь, что ему даже потосковать не дают нормально.
Когда он входит на кухню, где у них расположился раритетный, выживший неизвестным способом, домашний телефон, вид Джона заставляет его насторожится. Широко распахнутые глаза, полные неверия и озадаченности. Приоткрытый в недоумении рот. Замершие руки, вцепившиеся в трубку телефона. Окоченевшая поза в целом.
Мысленно он перебирает возможные варианты: кто мог так удивить и озадачить его друга и зачем им Акинфеев. Осторожно берет трубку в руки и прислоняет ее к уху, кивком головы спрашивая, кто там, у Джона. В ответ на несмелое «Даниил Акинфеев» раздается «Добрый вечер, Вас беспокоит РФС, меня зовут…». Первое время он думает, что это чей-то чертов розыгрыш, но после понимает.
Его зовут в Сборную на Чемпионат Мира в Испании. Что ж. До скорой встречи, старый «друг» Мадрид.
========== Часть 18 ==========
Признаться честно, он сильно волновался, пока таксист вез его на базу сборной. Но также он ощущал странную радость от самого существования факта, что его вызвали играть, представляя честь своей страны. Заходя в отель, он заметил, что сердце то странно сжимается, то неожиданно пускается в пляс. Осмотревшись, он, встреченный помощником тренера, направляется в свой номер. В одной руке он держит тяжелую спортивную сумку, от вида которой он изредка в ужасе вздрагивает, а другой открывает двери, пожимает руки знакомым и просто машет из стороны в сторону.
— Дань, ты с Сашей комнату делить будешь. Он уже приехал.
Он с секунду недоумевающе смотрит на помощника Марио, потом лицо его хмурится и крючится, как крючится лицо человека, съевшего что-то очень кислое. Гарсиа. Опять. Даниил уже и не понимал: они издеваются над ним или просто не замечают, что этот человек ему противен и что он держится из последних сил, чтобы не пустить в ход кулаки. Вздохнув, он попытался выдавить из себя улыбку, хотя, как он считал, получилось не очень, вернее, совсем не получилось. Акинфеев кивнул и, уточнив номер комнаты и ее местоположение, отправился тяжелой походкой к лифту, оставив помощника Марио в фойе.
Лифт быстро нес его на необходимый ему этаж, а мысли в голове медленно, не хотя, растекались сладкой патокой. Дойдя до комнаты, он остановился перед дверью. Неожиданно захотелось отложить очередную встречу с Гарсией. Может быть стоит сначала повидаться с Игнашевичем и Березуцким? Помотав головой, отгоняя глупые мысли из-за детского страха и желания отсрочить ссору с Сашкой, он провел ключом-картой, дверь доброжелательно открылась.
В светлой комнате его встретило хмурое лицо временного сожителя по неволе. И настолько серьезный и несколько опечаленный Гарсиа непривычно смотрелся в помещении, из окон которого лился солнечный свет, а мягкая мебель была пастельных и бежевых тонов, а пол покрывал светлый ковер, что глаза Акинфеева на миг шокировано распахнулись, но он тут же усмехнулся, растягивая губы в ухмылке.
Даниил прошел к свободной кровати, на которой почему-то валялись вещи этого идиота, опустил сумку рядом на пол, недовольно глядя на шмотки Гарсии, валяющиеся не на своем месте. Гарсиа, с которым он только что поздоровался кивком, казалось, совсем не замечал ни самого Акинфеева, тут же забыв про его существование после приветствия, ни его замешательства, которое он некоторое время испытывал, глядя на вещи Гарсии. Сашка же молча сидел, уткнувшись в свой телефон, не замечая ничего вокруг. Еще раз взглянув на Гарсию, Даниил недовольно нахмурился, но тут же в его глазах засверкали чертики, а сам он ухмыльнулся и, не заморачиваясь, с гаденькой улыбкой сгреб в охапку шмотки соседа и кинул их в сторону Гарсии. Вещи разлетелись по комнате: некоторые из них упали, не долетев до кровати, а некоторые приземлились прям на голову незадачливому соседу. Гарсиа вздрогнул, заозирался по сторонам, недовольно и удивленно посмотрев, как только нашел взглядом виновника этого беспорядка.
— Эй! Ты что творишь?!
— Навожу порядок. — невозмутимо ответил Акинфеев, пиная остатки одежды, что не долетели до Гарсии, после растянувшись на своей кровати, очищенной от шмоток Гарсии.
Гарсиа открыл было рот, чтобы начать очередную ссору, но его прервал стук в дверь. После прозвучавших одновременно «Не заперто» в комнату ввалился Березуцкий, а следом зашел Игнашевич. Выяснилось, что ребята хотят сходить прогуляться и пришли позвать с собой Акинфеева. Они бы позвали и Гарсию, подумал Даниил, если бы не знали, что они терпеть друг друга не могут. Гарсиа же, увидев кто вошел, невозмутимо сгреб полотенца, которые были выложены любезными горничными в форме лебедей и потревожены Акинфеевым совместно с одеждой Сашки, и кинул их в Акинфеева, после возвращаясь к своему телефону.
Вообще, Гарсиа думал, что в этот раз его поселят одного, давая насладиться тишиной и одиночеством, поэтому некоторые свои вещи он разложил на кровати соседа, которая должна была пустовать, по его мнению. И, увидев Акинфеева, он почти удивился, но после сумел удержаться от закатывания глаз. Он не мог понять причину того, что их так уперто пытаются подружить, из-за чего их постоянно сталкивают вместе. Но, решив просто не обращать внимания на Акинфеева, Сашка вернулся к переписке с Евой, тем самым совершив ошибку, не замечая соседа по неволе. Однако сейчас он был доволен своей маленькой, даже детской местью.
Акинфеев, пронзив недобрым взглядом Гарсию, решил, что прогулка сейчас — отличная идея. Быстро запихнув спортивную сумку под кровать, он с легким сердцем отправился за Серегой и Владимиром. Они любовались открывавшимися для них пейзажами, ходили на тренировочное поле, изредка подкалывали друг друга, тут же взрываясь заразным хохотом.
Это прогулка так и осталась единственной поблажкой в их режиме. Конечно, каждый из них понимал для чего они здесь, поэтому на сложный, тяжелый режим никто не жаловался, по крайней мере при тренерском штабе. Хотя при сборах команды по вечерам в фойе перед телевизором, когда весь этаж наполнялся криками о том, какой фильм стоит посмотреть в этот раз, кто-то, крехтя, садился на диван и жаловался, что такие усердные тренировки убьют их всех. Но на эти жалобы никто не обращал внимания.
На следующий день после их прогулки всё, как любят часто говорить, закрутилось-завертелось. Тренировка за тренировкой складывались в рутинную нить. Режим медленно, но верно начинал надоедать, но Акинфеев не жаловался. Казалось, он еще и скучал по чему-то такому. Изредка Даниил даже задумывался: а чувствовал ли его отец такую же потребность в сборной, какую чувствовал теперь он? Но как только такие мысли формировались в его сознании, он тут же их гнал. Всю жизнь обижаясь и ненавидя отца за его любовь к работе, сейчас он боялся того, что может понимать своего отца и даже быть с ним в чем-то солидарным. Поэтому Даниил вновь и вновь цеплялся за остатки ненависти и обиды, лишь бы не замечать изменений, ужасающих его.