Ева, всё ещё не зная, что делать, садится ближе к брату, заглядывая в его телефон. Даниил до сих рассматривает их детскую фотографию. На ней они улыбаются широко и беззаботно. На ней они счастливы. В то время отец еще был жив. Тогда они ещё не ведали печалей, не знали горя. На этой фотографии они еще дети, такие, какие бывают дети: веселые, улыбчивые, непосредственные и счастливые-счастливые. Ева смотрит на фотографию, а губы сами растягиваются в грустной, ностальгической улыбке. Мельком взглянув на брата, она видит ту же, что и у нее, улыбку и полные печали глаза. Евангелина уверена, что у самой в глазах омут тоски и горя. Слегка мотнув головой, Даниил перелистывает фотографию на другую. На ней он изображен с друзьями, насколько девушка помнила, из школы «Реала».
— Прости, что не знала, как тебе тяжело в Испании… — тихо произносит Ева, с болью глядя на экран телефона, — Тот звонок… Помнишь? Ты тогда позвонил… И сказал, что уезжаешь в Англию… Это было неожиданно. Мне следовало знать, что Испания не приняла тебя…
— Брось… Твоей вины тут нет. Об этом никто не знал, даже дядя Денис.
Она смотрит на него, сожалея о прошлом. Он, не взглянув на нее, листает дальше. На следующей фотографии она видит маленького Даньку с отцом. Тишина в комнате становится в тысячу раз тяжелее и невыносимее. Спор об образе отца всё еще стоял между ними, пускай уже и не так ярко, как в детстве. Что-то страшно грустное и ужасно тоскливое наполняет комнату, побуждая погрузиться в воспоминания, но и Ева, и Даниил удерживаются от этого мало-радостного занятия. Нечто тяжелое и неприятное сжимает сердце Евы, а глаза начинают блестеть от непролитых, сдерживаемых слез. Она всё ещё скучает по отцу, и иногда на нее находит, ей хочется рыдать в голос, ей хочется, чтобы отец был рядом. Это бывает не так часто, но всё же бывает. Даниил тоже замер, пустым взглядом уткнувшись в картинку в телефоне.
— Знаешь, я всегда считала, что он больше любит тебя, — решается на откровение Евангелина, надеясь, что брат правильно трактует эту фразу.
Даниил поднимает голову, удивленно смотрит ей в глаза, прося пояснений, приподнимает озадаченно одну бровь. Он понять не может, с чего вдруг такие выводы его сестра сделала. Ему вот так совершенно не казалось. Если бы он считал также, как и она, он бы отца не ненавидел, а старался бы его светлый образ поддерживать, как это делала Ева.
— Ну, знаешь… — она задумывается, прикусывая нижнюю губу, — Он постоянно с тобой был. Интересовался твоими успехами в спорте. Он гордился тобой, Акинфеев, — с тоской произносит она, — Я не говорю, что я была обделена чем-то подобным, нет. Меня он также любил, как и тебя, я думаю… Просто это так несправедливо, что ты так относишься к сравнениям с отцом, к любым упоминаниям о нем… Наверное, из-за этого я начала думать, что тебя любили сильнее, раз ты так сильно отрицаешь его…
Даниил вновь растягивает губы в кривой улыбке, больше на усмешку смахивающей, мотает головой из стороны в сторону, думает о словах сестры.
— А я считал, что с вами он был более ласков и добр, нежели со мной. Мне казалось, что он с вами больше времени проводил.
— Ну, фактически это так и было. Ты ведь постоянно на секциях, а он на тренировках.
— Да, — он грустно хмыкает.
— А я, когда узнала, что он погиб из-за того, что сердце не выдержало, захотела работать врачом со спортсменами… — печально произносит, смотря на фотографию, на которой они запечатлены всей семьей. — Верила, что никогда не допущу оплошности врачей прошлого, не позволю игрокам с риском играть на поле. Мечтала, что буду помогать футболистам… А в итоге…
— А что в итоге? — интересуется Даниил, пытаясь отвлечься от невеселых и безрадостных мыслей.
— А в итоге я сижу и не знаю, как помочь собственному брату, у которого через два дня финал Чемпионата Мира… — Ева пожимает плечами, — Тебе легче?
— Легче, — односложно отвечает брат.
Они вновь сидят в молчании, боясь нарушить тишину. Они не знают, к чему их может привести этот разговор. Но они понимают, что откладывать дальше просто нельзя. Они не могут и эту проблему тянуть за собой двадцать лет. Смотрят друг другу в глаза, собираясь с силами. Диалог через зрительный контакт не выражает их душевных перипетий, не решает их проблемы, ведь пока не будут произнесены те слова, вопрос останется нерешенным…
Будь он на пару десятков лет моложе, он бы жутко волновался. А так Марио лишь немного переживал, но в целом был спокоен. Он со своей командой продумывал план на игру. После полуфинала он встретился с Катей Герун. Несмотря на то, что они жили в одном городе, видеться часто у них не получалось. Даже смешно, что их первая за долгое время встреча произошла в Испании, а не в России.
План на предстоящий матч он с тренерским штабом долго обсуждает. Он выслушивает информацию о будущем сопернике, анализ предыдущей игры его команды. После чертит какие-то схемы, понятные ему самому, его помощнику и еще двум-трем людям из тренерского штаба. Обсуждение стратегии идет долго. Воздух настолько напряжен, что на мгновение может показаться, будто они готовятся к войне, а не к финалу Чемпионата Мира. Все сидят до поздна, схема игры никак не желает утверждаться, часы истошно кричат о том, что неплохо бы было лечь спать. Когда зевки и закрывающиеся глаза игнорировать не получается, они, наконец, договариваются и расходятся по своим номерам.
Марио не спится, но при этом он абсолютно не нервничает. Фернандес стоит возле панорамного окна, смотрит на луну и звезды. Он чувствует духоподъемность и осознает всю серьезность и собственную ответственность. От этого странного ощущения, будто его опустошили, оставив без ярких эмоций, будто он перегорел, Марио не может сомкнуть глаз. Он засыпает ближе к утру.
Ровно в десять часов по местному времени они выезжают в аэропорт. В командной атмосфере повисает ожидающая вердикта тишина. Марио она знакома, такая же тишина царила двадцать лет назад, правда навестила она Сборную России того времени в день финала, а не так рано. Но и это Фернандес понимает: молодые совсем, оттого волнение смешивается с кровью с каждым вздохом, оттого сердце замирает при мысли о предстоящем финале, оттого страшно немного выходить на поле их игры. Когда самолет поднимается в воздух, кто-то из них пытается шутить, вести себя расслабленно. Это имеет свои результаты, и вскоре о тишине и напряжении забывают.
Севилья встречает их ярким и теплым солнцем. Они заселяются в уже забронированные номера в отеле. Вечером у них состоится первая тренировка на «Рамон Санчес Писхуан», а пока Марио еще раз пересматривает различные документы и схемы, исписанные им самим листы. На тренировку все приходят вовремя, настроение мало чем отличается от настроения во время перелета из Мадрида в Севилью.
Когда проходит минут двадцать с начала двухсторонки Фернандес замечает, что между Гарсией и Акинфеевым что-то произошло. Они не ругались и не пытались друг друга задеть. При этом было заметно, что и улучшений их взаимоотношения не пережили. По ним было видно, что между ними что-то случилось. Даниил, стараясь лишний раз не сталкиваться лицом к лицу, кидал злобные, но с примесью смирения взгляды на Сашку, а тот ходил как в воду опущенный, казалось он очень сильно и серьезно думает о чем-то. Почему он связал состояние Гарсии с Акинфеевым, Марио не знает. Что-то указывало ему на это, но что именно Фернандес сказать не мог. Возможно, это была какая-нибудь тренерская чуйка или они просто так сильно сроднились за это время, что каждого Марио теперь может читать, лишь мельком взглянув.