«Сам не зная почему, путешественник не решается спросить дорогу у одиноких скрюченных фигур, сидящих на полуразвалившихся крылечках или работающих на покатистом лугу посреди разбросанных там и сям камней. Эти фигуры выглядят столь тихими и скрытными, что сразу чувствуешь присутствие чего-то угрожающего, от чего лучше держаться подальше» (DH 370; ДУ 165 — пер. изм.).
Это фрагмент блестящего двухстраничного введения к рассказу. В отличие от множества подобных пассажей Лавкрафта, этот чисто атмосферный: нет никаких указаний на то, что «одинокие скрюченные фигуры», населяющие сельский Массачусетс, как-то связаны с иномирными созданиями, или что они являются гибридами, среди предков которых числятся таковые создания, как в Инсмуте. Тем не менее этот пассаж намекает, что с этой местностью что-то глубоко не так и это делает ее подходящим домом для того ужаса, который вскоре развернется в Данвиче.
«Сам не зная почему, путешественник не решается спросить дорогу…» (DH 370; ДУ 165). Спросить дорогу — далеко не всегда первая потребность путешественника, но Лавкрафт уже дал понять, что в этих местах можно оказаться, только если «сбиться с пути на развилке дорог» (DH 370; УД 90). Следовательно, понадобится помощь в отыскании направления, однако подойти к загадочным фигурам вы не решитесь. Подобно «духу этого создания» и «общему впечатлению», проглядывающему за конкретными зоологическими характеристиками идола Ктулху, эти смутные фигуры выглядят угрожающими не в силу какого-то исчерпывающего списка внешних качеств, а благодаря зыбкому ощущению их реальности, более глубокой, чем все поверхностные качества. Но эту тему мы уже обсуждали прежде. Ключ к данному пассажу в следующем. Ускользающая зловредность обычно возникает у Лавкрафта только в связи с конкретными чудовищами, или идолами, или омерзительными персонажами, или группами таковых. Но здесь целая часть Массачусетса кажется пропитанной зловещей атмосферой, несмотря на ее второстепенную связь с событиями, разворачивающимся исключительно в Данвиче. Это первая лавкрафтовская попытка создания «weird-географии», «weird-антропологии» или «weird-социологии». Но далеко не последняя.
«…Они образовали свою собственную расу, имеющую явные признаки умственного и физического вырождения и узкородственных кровных связей. Уровень их интеллекта удручающе низок, а летопись их жизни пропитана неприкрытыми злодействами и полускрытыми убийствами, кровосмешениями и почти неименуемыми извращениями и богомерзкими деяниями» (DH 372; ДУ 167 — пер. изм.).
Здесь антропологическая тема продолжается и составляет одно из главных фоновых обстоятельств истории. В упадочном порте Инсмута биологическая дегенерация была следствием сомнительных кровосмешений между людьми и подводными тварями, уже затронутыми собственной дегенеративностью — они и не рыбы, и не жабы. Здесь же, в Данвиче, ответственность за интеллектуальное и физическое вырождение населения лежит, по-видимому, только на самих людях; более того, все запретные кровосмешения происходили, по-видимому, исключительно внутри белых семей. Лавкрафт делает эту картину отвратительного локального распада объемной и драматичной, отказываясь рисовать ее слишком широкими мазками. Мы узнаём, что не все жители Данвича погрязли в вырождении и тупости. В конце концов, «отцы семейств Уэйтли или Бишопов изредка отправляют своих подросших сыновей постигать науки в Гарвардском или Мискатоникском университетах», и в целом «доморощенная аристократия этих мест… еще как-то удерживается на более-менее приемлемом уровне существования». Но все же эта слабая похвала тонет в критике, поскольку «многие из представителей побочных ветвей их генеалогических древ давным-давно уже погрязли в мерзости и нищете, тем самым лишив себя возможности носить доставшиеся им фамилии с честью и достоинством» (DH 372; УД 93). Такие слова не только дополняют зловещую атмосферу рассказа, но и производят комический эффект, подобно отступлению о дурной архитектуре Провиденса в «Зове Ктулху». В истории, посвященной неведомым созданиям из бездны, угрожающим самой жизни на Земле, наш рассказчик находит время на мелкопоместный снобизм и высокопарные рассуждения о биологическом развитии. Но, хотя обычно подобные пассажи у Лавкрафта имеют расистские мотивы, здесь дело не в межрасовых браках, а только в кровосмешении и инцесте.