«Смутные воспоминания о прежних видениях сливались в сознании с обрывками математических формул; юноша был почему-то уверен, что в дальних закоулках бессознательного должны сохраниться те самые фигуры и углы, нужные ему теперь для того, чтобы переместиться обратно в нормальный мир, на сей раз самостоятельно» (WH 685; ВД 277 — пер. изм.).
В мире Лавкрафта математика и физика всегда свободно смешиваются с фольклором и оккультизмом. Теперь к ним присоединяется и глубинная психология. Во «Мгле над Инсмутом» рассказчика часто преследовали «псевдовоспоминания». Если Фрейд понимает бессознательное по большей части как чистую доску, на которой отпечатываются сексуальный опыт ребенка, а Юнг находит в подсознании доступ к незапамятному мифическому прошлому, то у Лавкрафта бессознательное насыщенно измерениями римановой топологии. Утверждение Фрейда о том, что инстинкт смерти влечет человека к возвращению в протоплазматическое состояние примитивной жизни[97], кажется вызывающим, но Лавкрафт идет еще дальше — он обнаруживает в бессознательном память о местах, где живут клочки тумана и пара и ядерный хаос, милосердно скрытый в «Некрономиконе» под именем Азатот.
Все человеческое знание и опыт теперь вплетены в единый чудовищный гобелен. От Бернхарда Римана один шаг до текстов об ужасных мистических тайнах, а доныне не объединенные квантовая теория и теория относительности сливаются в колышущейся толпе безумных безликих танцоров. Джилмен постепенно осваивается в этом мире, но вряд ли его можно винить за то, что он чувствует себя весьма неуютно. Поскольку Кеция и Бурый Дженкин теперь не у дел, ему нужно самостоятельно, без посторонней поддержки, продвигаться по странным траекториям этого пространства. «Невыносимо страшно погружаться в ревущую сумрачную пропасть… смертельный ужас охватил юношу при мысли, что ему придется услышать собственными ушами первозданный ритм космоса, таившийся до поры в неведомых глубинах» (WH 685; ВД 278). Этот ритм, различимый в форме «чудовищной низкой вибрации» (WH 685; ВД 278), кажется, даже вступает в общение с новичками этого насыщенного Азатотом космоса, в котором орды безумных безликих танцоров становятся на место аристотелевской первой материи и неоплатонического Единого как изначальные составляющие реальности.
«Было бы попросту бесчеловечно строить какие-либо теории насчет причины смерти Джилмена. Было похоже на то, что кто-то прогрыз практически туннель сквозь все его тело — и вырвал сердце» (WH 687–688; ВД 281 — пер. изм.).
Из всех смертей у Лавкрафта эта, пожалуй, самая жуткая — гораздо хуже, чем падение в бездну остро-тупых углов или убийство Старцами, которые пропитывают мышцы солью и срезают их с костей. Приведенный отрывок содержит долю лицемерия: сначала утверждается, что было бы «бесчеловечно» строить теории о смерти Джилмена, и сразу же после этого она описывается во всех подробностях. Хотя Кеция, похоже, умерла от удушения распятием (косвенный признак — исчезновение фиолетового свечения, сопровождавшего ее [WH 686; ВД 278]), Бурый Дженкин выжил после падения в глубины. Никто иной, как «косматое чудовище» неизвестным путем проникает в комнату Джилмена и пожирает его сердце, пока тот спит.
Может показаться, что пожирание сердца крысой с поросшим шерстью человеческим лицом — это проблема для ужаса. В конце концов, когда ты умер, не так важно, что произойдет дальше, И все-таки тот факт, что Дженкин после поедания сердца не покинул тело тем же путем, что и попал в него, вызывает тяжелое впечатление. То, что Бурый Дженкин продолжает прогрызать туннель до противоположной стороны тела, кажется, не имеет оправдания. Фамильяр ведьмы, очевидно, перемещается по траектории, направленной сквозь физическое тело спящего, и вектор движения не меняется, когда его предположительная цель выполнена. Проведя туннель через сердце, косматое чудовище упорно продолжает вгрызаться все дальше и дальше, пока не покидает тело с противоположной стороны. Бурый Дженкин движется сквозь плоть Джилмена, как крот сквозь землю или как Джо Сарджент по маршруту из Ньюберипорта в Аркхем с остановкой в Инсмуте. Закончив туннель, крыса, похоже, остается на некоторое время, чтобы позлорадствовать над трупом, и попадается на глаза свидетелям: «Возглас изумления и страха вырвался у присутствующих, когда из пропитанной кровью постели выскочил маленький, похожий на крысу зверек и тут же исчез в новой крысиной дыре, появившейся в стене рядом с кушеткой пострадавшего» (WH 687; ВД 281). Позже истовый католик Джо Мазуревич осматривает «алые от крови следы крысиных лапок» (WH 688; ВД 281) ведущие от постели Джилмена к крысиной норе и обнаруживает, что отпечатки по форме напоминают руки человека. Как бы хорошо ни были знакомы и привычны крысы, Бурый Дженкин кажется более отвратительным, чем армия Ктулху или Старцев, пришельцев со странных, отдаленных планет.
97
Sigmund Freud,