– Ева, не бойся. Дай мне свою руку.
– Нет! Я не смогу!
– Сможешь!
– Сажай вертолёт и тогда я отцеплюсь от него.
Меня в тот момент мучили сомнения: смогу ли я вообще когда-нибудь отклеиться от этой лыжи. Можете смеяться. Но смеяться надо мной имеет право только тот, кто летал на шасси вертолёта. Думаю, таких найдётся не много. Джо хотел продолжить уговоры, но неожиданно в его взгляде проявилось смятение. И он тут же скрылся внутри геликоптера. С опаской я всё же взглянула вниз, чтобы понять, что напугало журналиста. Причины для испуга, несомненно, были. Вертолёт продолжал нарезать круги, но делал это с каждым разом всё ниже и ниже. Мы крутились над плоскими крышами каких-то непонятных зданий. Стало очевидным, что Джонатан не умел управлять воздушным судном. Время шло, а мы кружились, кружились и кружились. Опускаясь всё ниже, ниже и ниже. Крыши стали так близко, что я непроизвольно поджала ноги. И в этот момент геликоптер перестал вращаться и завис на одном месте. В проеме двери показался Джонатан.
– Ева, прыгай! – прокричал он, пересиливая шум винтов.
Джо! Он укротил машину! Он победил! Я верила в это! Теперь всё будет хорошо. Жаль только, что я провисела на лыже и не видела самого захватывающего: кульминации триллера. Из его плеча на меня капала кровь. Надо же! В первое его появление в дверях геликоптера я не заметила, что он ранен.
– Тебе надо спрыгнуть на крышу! Давай, девочка! Здесь не очень высоко.
Я посмотрела вниз: и на самом деле мы зависли над широкой плоской крышей всего в каких-то полутора ярдах:
– А ты? Прыгай тоже!
– Я не могу. Вертолёт упадёт. Лётчик мёртв. Попробую приземлиться в другом месте.
– Я с тобой!
– Нет! Прыгай. Со мной не безопасно. Я не умею управлять геликоптером.
– Не умеешь? Тогда прыгай.
– Если ты не спрыгнешь сама – я тебя столкну. Прыгай, сказал! Это приказ.
Оставить его одного в неуправляемом вертолёте? Нет, не сейчас. Мы вместе сражались с Муленбергами – вместе будем выбираться и из этой передряги. Перспектива остаться совершенно одной на какой-то крыше меня не радовала. Совсем не радовала. И я решилась на то, что делают голливудские каскадёры: попробовала взобраться внутрь кабины. Но стоило мне отцепить одну руку от шасси, как вторая не выдержала нагрузки и соскользнула с мокрой рамы шасси. Слава богу, было невысоко. Тем не менее, при приземлении нога подвернулась, и я со всего размаха шлёпнулась грудью о бетонную крышу здания. Хорошо, что не головой. Всё равно очень больно. К счастью, у женщин есть подушка безопасности. Даже две! Правда, они тоже болезненно воспринимают такие удары. Я перевернулась на спину и увидела улыбающегося Вига. Он стоял в дверном проёме и махал мне рукой. Таким я его и запомнила. Затем Джо скрылся внутри винтокрылой машины и она, натужно гудя и болтаясь в воздухе, стала медленно удаляться от меня. С крыши хорошо просматривалась высокая гора, на верхушке которой стояла телевизионная башня. Всё это было совсем недалеко от того места, где я приземлилась. Не знаю точно, но расстояние до вершины горы не превосходило мили, максимум две. Дождь продолжал хлестать, тем не менее, было хорошо видно, как вертолёт набирает высоту, взбираясь вдоль отрогов горы к её вершине. Молодец, давай! Стало очевидно, что Виг специально отгоняет геликоптер подальше от жилых массивов. Мне казалось, что всё проходит гладко и Джонатану удастся воплотить задуманное. Но не прошло и пяти минут, как я увидела сквозь пелену дождя яркую вспышку. Странно, что молния сверкает так низко. Опасно, вдруг она попадёт в вертолёт? Где он, кстати? Но после вспышки, никак не удавалось рассмотреть, куда подевался геликоптер. И вдруг появился дым. Чёрный и густой. И валил он как раз из той точки, где мелькнула молния. Проклятый дождь! Из-за него так трудно рассмотреть подробности. И всё-таки, что на голом склоне горы может так сильно дымить? И тут до меня дошло. Я вскочила на ноги и буквально завизжала от горя. Я выла белугой, падала на колени и снова вскакивала и бегала по крыше, забыв о подвёрнутой ноге и других болячках. Слёзы лились рекой за Вига, Булка, Гудвин. Я царапала лицо и кусала собственные ладони. Все, кто меня окружает и любит – умирают. Мне было невыносимо от всего, что произошло со мной за эти два дня. Невыносимо горько, больно, жалко и одиноко. А затем на меня обрушилась полнейшая прострация. Не знаю точно, сколько я в ней находилась: час, два, день. В голове не было ничего, даже малюсенькой мыслюшечки. Полное отрешение от этого грешного мира, который мои чувства и мысли отказывались воспринимать наотрез. Меня замкнуло. Замкнуло по полной. Я продолжала бродить по крыше, сначала мокрой, а затем раскалённой от калифорнийского солнца, совершенно бесцельно, бессмысленно и бессистемно. Это продолжалось до тех пор, пока приехавшие пожарные не приставили к крыше лестницу. Меня отвезли в госпиталь и накачали седативными препаратами. Я закрыла глаза, но так и не уснула. А может, уснула. Всё, как в тумане – толком ничего не помню. Когда я их открыла вновь, то увидела, что палата набита полицейскими. Мне зачитали права, надели наручники и увезли в полицейский участок.