— Или выбраться из-под них…
Негромкий, мягкий голос вкрадчиво прозвучал из темноты.
Глубокий и вроде бархатный, он исподволь полнился Уверенной силой, давшей себя знать в тот же момент, как прозвучали первые слова.
Чувство, испытанное в этот миг всеми, кто сидел у кос-тРа" не поддается описанию.
Назвать его невозможно.
А испытать? Не приведи Господь никому!
И никогда.
Безмолвие воцарилось в прохладном сумраке ночи.
Вечное и абсолютное безмолвие небытия.
Никак не иначе.
Версия доктора Хейфица
Богдан Славич отпустил такси на перекрестке двух ти-хих зеленых улиц в старой части древнего Львова.
Разумеется, он мог заранее связаться с кем-то из местных коллег или позвонить прямо с вокзала — попросить машину да и вообще сообщить о том, что приехал, договориться о встрече, нагрянуть — в конце концов! — в гости.
Благо было к кому.
В этом городе он родился, окончил школу и университет, здесь и сейчас жили многие дорогие ему люди — одноклассники и однокурсники, учителя и ученики, друзья, под-. руги, не говоря уже о многочисленной родне — близкой и дальней.
На старом кладбище похоронены были родители, и туда, разумеется, нужно было наведаться.
Ничего этого Богдан не сделал.
В этой странной поездке все было как-то неожиданно.
Несколькими днями раньше, потрясенный видом мертвого, обескровленного мальчика, он испытал неприятное, давно забытое ощущение. Вспомнил студенческие годы, практикум по судебной медицине, старый городской морг.
Теперь сложилось так, что Богдан Славич приехал именно сюда.
Разумеется, не по поводу неприятного воспоминания.
Занимаясь делом «путиловского вампира» — именно так, с легкой руки вездесущей прессы, окрестили убийцу семилетнего бездомного мальчика, — полковник Славич сначала смутно, но постепенно все более отчетливо вспомнил гипотезу, высказанную однажды, много лет назад, известным львовским патологоанатомом Яковом Моисеевичем Хейфицем.
Приснопамятное занятие в старом морге вел именно он.
Не питая больших надежд — доктору Хейфицу, по подсчетам Славича, было теперь за восемьдесят, — полковник нашел в справочнике телефон морга и, поколебавшись с минуту, набрал номер.
Трубку снял Хейфиц.
Богдан искренне удивился.
С этого, собственно, начался нынешний разговор.
— Только не говорите мне, молодой человек, что не удивились, застав меня живым и относительно здоровым.
— Откровенно говоря, удивился, Яков Моисеевич! Но дай вам Бог…
— Он-то пока дает. Хотя иногда в голову приходят крамольные мысли. Знаете, о чем я думаю, пан полковник? Нет? Мне теперь кажется, что зажился так долго исключительно потому, что все время кручусь под ногами у смерти. И она ко мне — как бы это сказать? — привыкла, что ли. Перестала обращать внимание. Не замечает, знаете ли, как я не замечаю старую вешалку в своей прихожей. Выходит, сам теперь — нечто вроде.
— Да как бы там ни было, Яков Моисеевич, живите сто лет!
— А я что же? Совсем не против. Вешалка, между прочим, вещь полезная. Но вы, пан полковник, прибыли сюда не из-за нее. Я так понимаю.
— Правильно понимаете, доктор. И зовите меня Богданом.
Полковник Славич протянул доктору тонкую папку.
Всего несколько страниц — копии некоторых материалов из уголовного дела, возбужденного против Степана Грача, сорокалетнего уроженца Черновицкой области.
— Так-так, умышленное… при отягчающих… с особой Жестокостью. Это, значит, и есть ваш путиловский упырь? Посмотрим.
Старик немедленно водрузил на крупный мясистый нос солидные очки в старомодной роговой оправе, с нескрываемым любопытством углубился в документы.
Читал внимательно.
Наконец отложил папку в сторону, сдвинул очки на высокий лоб, неожиданно остро сверкнул на Богдана пронзительными темными глазами.
— Что вам сказать, молодой человек? Похоже, именно тот случай. Именно тот.
— Простите, Яков Моисеевич?..
— Мы с вами, Богдан, живем в таких краях, что не соприкоснуться с этой темой, так или иначе, просто невозможно. Вспомните хотя бы Гоголя! Все эти вечера на хуторах, ярмарки, утопленницы, лунные ночи, ведьмы и безвинно загубленные панночки… Это откуда, спрашивается? Да отсюда же! Из наших с вами, пан Богдан, Палестин. Ну, соседям, откровенно говоря, тоже перепало… Возьмите Пушкина. «Песни западных славян» — это что, по-вашему?..
— Но, Яков Моисеевич, не станете же вы утверждать, что все эти…
— Можете не продолжать, молодой человек. Вся эта нежить — вот что вы хотели сказать! — существует на самом деле? Не стану, можете успокоиться. Знаете, сколько лет я режу трупы? Нет? Так я вам скажу — пятьдесят семь. Много это, по-вашему?
— Много.
— А по-моему, относительно. Знаете анекдот про теорию относительности?
— Не припомню.
— Еврейский мальчик спрашивает маму: «Кто такой Эйнштейн?» — «Большой ученый. Он изобрел теорию относительности». — «А что это такое?» — «Как тебе объяснить, Изя? Вот скажи, два волоса на голове у папы — это мало?» — «Мало». — «А в тарелке с супом?» — «Много». — «Это и есть теория относительности». — «Ха! И с такими хохмочками он выбился в люди?!» К чему это я? Да к тому, что самое древнее упоминание о карпатских вампирах относится к 1047 году. К 1047-му, Богдан! Потом, что называется, началось. Нет летописи, предания, сказки, где не фигурировал бы восставший из гроба мертвей, охочий до свежей человеческой крови. И тогда я спросил себя: Яков, почему они «плодятся» именно в этих краях? И может народ — простой, заметьте, народ, не власти предержащие, им-то как раз не привыкать! — врать из поколения в поколение. Режьте меня на куски, жарьте меня с постным маслом — не верю.
— И что же?
— А то. Есть, значит, этим байкам какое-то разумное объяснение! Обязательно есть! Будете слушать?
— За тем и приехал.
— Так вот… Тех, кого именуют вампирами, упырями, волколаками, вурдалаками и прочая, я — условно, разумеется, — делю на три большие группы. Забегая вперед, скажу, что реально, на мой взгляд, существует только одна. Но чтобы избежать путаницы, назову все три. Первая — мифические. Из преданий, сказок, легенд, готических романов, голливудских триллеров. Сказали и забыли. Вторая — так называемые энергетические. Здесь я не судья. Но верится, как писал классик, с трудом. Оставим их на совести господ экстрасенсов. И наконец, третья — люди, страдающие так называемыми гемозаболеваниями. Сиречь — болезнями крови. Как правило, наследственными. И опять же, как правило, сопряженными с различными психическими и сексуальными расстройствами. Ничего не приходит в голову?
— Садизм?
— И фетишизм тоже. Некоторым больным для получения сексуального удовлетворения достаточно самого вида крови. Вот и фетиш. Нередко сладострастные ощущения от вида собственной крови отмечаются еще в детстве, когда нанесение себе незначительных повреждений и вид свежей крови могут вызвать эрекцию. Имейте в виду, сами по себе эти расстройства могут развиться у людей, не страдающих гемозаболеваниями. И все же довольно часто два недуга взаимосвязаны. Это и есть тот самый случай.
— И что такое эти гемо?..
— Буду краток. В крови некоторых людей отсутствует или присутствует в недостаточном количестве фермент, необходимый для выработки гемоглобина. Тогда-то и развивается недуг. Ангидратическая эктодермальная дисплазия. ее называют «порфирией», «порфиновой болезнью»
«болезнью Дракулы». Суть одна: защищаясь, организм пытается возместить недостающее — отсюда тяга к крови. Не обязательно, кстати, человеческой. Вполне достаточно бывает крови животных — и человек совершенно вроде неожиданно и случайно идет работать на мясокомбинат, бойню или страстно увлекается охотой. Знакомы, наверное, с этой традицией — пития крови убитого зверя? И что же? А ничего! Может жить долго и счастливо, умереть в собственной постели, не подозревая даже о том, что всю жизнь страдал редким недугом. Кстати, стакан свежей крови может взбодрить, вызвать состояние сродни опьянению даже у здорового человека. Он, между прочим, может постепенно привыкнуть и… заболеть. Организм просто разучится производить гемоглобин самостоятельно. Такие случаи, увы, известны.