— Shit!
Джилл Норман происходила из добропорядочной британской семьи.
В то же время она была вполне современной особой, а значит, вкусила изрядную порцию настоящего американского кинематографа и потому ругалась совершенно по-американски.
Даже застигнутая врасплох.
Тонкий сухой стебелек легко коснулся ее загорелой щеки.
Почти ласково.
Однако неожиданно.
— Я, кажется, снова испугал вас, мисс?
— Снова? Вчера вы едва не отправили всех на тот свет Теперь по крайней мере я хорошо представляю, как можно умереть от разрыва сердца.
Такое случается?
— Будьте уверены. И едва не произошло на ваших глазах. Причем по вашей вине.
— Я помню, можете не сомневаться. И обречен, похоже приносить извинения до конца дней. Вы третья, кто сегодня утром напомнил мне о вчерашнем инциденте.
— Вы думаете, такое легко забыть?
— Не думаю. Вернее, не знаю. Но готов поверить вам на слово. И еще раз извиниться. Только поймите и вы тоже… Кто бы мог подумать: начало третьего тысячелетия, сердце Европы — и такой мистический ужас…
— А местность? А предания? А разговор, в конце концов? И потом, мы так давно возимся на развалинах его замка…
— Да-да, понимаю. И повторяю: виноват. В конце концов, я ведь искал вашу экспедицию, знал, чем она занимается… Следовало предположить, что люди, всерьез занятые личностью вампира, некоторым образом… м-м-м… подвержены… Короче, хорошо еще, что никто не удосужился пустить в меня пулю…
— Тогда уж серебряную. И кстати, во избежание других инцидентов воздержитесь от подобных сентенций в присутствии доктора Эрхарда.
— Я сказал что-то неподобающее?
— На мой взгляд, ничего такого. Но профессор не терпит, когда Влада Дракулу называют вампиром и вообще переводят разговор в мистическую плоскость.
— Вчера, однако…
— Вы просто застали всех врасплох.
— Да, понимаю. И все же замечу, он был испуган ничуть не меньше всех прочих. Вас, к примеру.
— От неожиданности, повторяю.
— Ну, допустим. А вы?
— Что — я?
— Тоже от неожиданности?
— Послушайте, вы действительно журналист?
— А кто же я, по-вашему?
— Ну, не знаю. Сейчас столько чокнутых, помешанных на всякой мистике.
— Вот вы о ком! Нет, я не из них. И кстати, раз уж мы заговорили о предмете… Я вклинился в тот злополучный вчерашний разговор на самом интересном месте. Для меня, по крайней мере. Вы говорили о какой-то местной легенде Что-то про женщину… жену Дракулы. Верно? Что с ней случилось?
— Не жену, возлюбленную. Здесь, в своем любимом замке, Влад поселил какую-то молодую женщину. Окружающие относились к ней как к госпоже. Потом наступили трудные времена, турки осадили крепость, стало ясно, что поражения не избежать. Влад бежал, воспользовавшись, по всей видимости, подземным ходом. А женщина осталась.
— Ну, разумеется. Бесстрашному рыцарю любовница стала помехой. Что, однако, мешало хотя бы вывести ее из крепости той же дорогой, по которой улепетывал сам? Мог ведь представить, что ожидало молодую женщину, попади она в руки разъяренных турок!
— Мог. Она, надо думать, тоже могла. И не стала дожидаться — выбросилась вон с той башни… Видите, из всех крепостных сооружений, лучше всего сохранились руины.
— Вижу. Белые. Как кости.
— Странная ассоциация. Но, правда, похоже. Словом, оттуда бедная женщина сорвалась прямо в реку, которую местные крестьяне зовут с той поры «рекой принцессы». На картах это Арджеш.
— А дети?
— Что, простите?
— Я подумал, возможно, у этой «принцессы» были от Дракулы дети? Что стало с ними?
— Дети? Нет, про детей, по-моему, ничего не известно. Возможно, доктор Эрхард…
Джилл Норман в некотором замешательстве огляделась по сторонам, взглядом разыскивая доктора Эрхарда.
И произошло чудо.
Немедленно, словно только того и ждал, он отозвался.
Но каким образом!
Оглушительный вопль Рихарда Эрхарда вспорол прохладную тишину раннего утра. И спросонок, эхо подхватило его, продернуло в узкие коридоры ущелий, покатило по зеленым отрогам, забросило в поднебесье, к далеким синим вершинам. Одно только слово выкрикивал профессор Эрхард. Но повторял его бесконечно.
— Нашел! — было это слово — Нашел! Нашел! Нашел!..
Загадочная находка, похоже, вызвала у профессора легкое помешательство.
Но — Боже правый! — стоило только разобраться в происшедшем по-настоящему, стало ясно — повод был.
Более чем убедительный.
И невероятный одновременно.
«Жаворонок» от природы, доктор Эрхард неизменно приступал к работе после завтрака, который заканчивал в строго определенное время. В семь часов тридцать минут утра.
Работа — будь то написание научного труда, популярной статьи, разбор вручную очередного каменного завала, монотонное копание в пыли или что иное — начиналась, таким образом, неукоснительно в половине восьмого.
Невзирая на время года, погодные условия и прочие малосущественные обстоятельства.
Так было и сегодня.
Однако заняться собственно работой, а вернее, сделать то, что запланировано было накануне, Рихару Эрхарду не пришлось.
Или почти не пришлось.
Прошло всего минут сорок с того момента, как облаченный в обычную «полевую» форму — грубый бесформенный комбинезон со множеством карманов и карманчиков и высокие ботинки на шнуровке, — источая аромат первой чашки кофе и первой же с наслаждением закуренной сигареты, доктор Эрхард спустился по шаткой, сколоченной на скорую руку лестнице, ведущей в подземелье замка. Вернее, к одному из узких лазов, который, по мнению Эрхарда, должен был непременно туда привести.
Прошло еще минут тридцать, в течение которых лагерь мирно существовал, согласно вполне сложившейся традиции.
Потом…
Потом творилось нечто невообразимое.
Прошло около часа — и люди несколько успокоились.
Сознание безраздельно было захвачено небольшим шарообразным предметом, что покоился торжественно и чинно на металлическом лотке странного прибора, отдаленно напоминающего электронные весы.
Предмет этот был человеческим черепом, довольно крупным и даже на первый взгляд великолепно сохранившимся.
Зрелище было впечатляющим.
И завораживающим.
Последнее относилось в большей степени к монитору странного прибора, маленькому и тусклому в ярких лучах радостного солнца.
Разглядеть изображение на серой плоскости монитора было сложно, но люди упорствовали, тесно прижимались плечами, близко сдвигали головы, низко нависали лбами.
В конечном итоге их тени слились в одну, и она наподобие зонтика заслонила собой экран.
Солнце отступило.
Глазам открылось загадочное неровное свечение, воспроизводящее на мониторе не что иное, как контур самого черепа.
На первый взгляд могло показаться, что мрачная профессорская находка всего лишь отражается в стеклянной плоскости, превращенной игривым поутру солнцем в обыкновенное зеркало.
Но — только на первый
Отражение черепа не было простым зеркальным перевертышем, в точности повторяющим контур предмета.
Таинственный абрис к тому же не был статичным.
Узкая игольчатая линия будто дышала — или подчинялась каким-то иным процессам, — контур постоянно едва уловимо менялся.
К тому же он светился, а вернее — мерцал.
Линия, образующая жутковатый профиль, переливалась, излучая самые невероятные оттенки — от алого до бледно-лилового.
Неожиданно вспыхивала ярче, в такие моменты живое кольцо заметно увеличивалось в диаметре — люди невольно отступали от монитора.
Вдруг затухала. До такой степени, что казалось: минута-другая и странное видение исчезнет вовсе.
— Пресвятая Мадонна, кто-нибудь скажет мне, что же это значит?
Напугавший всех давеча журналист теперь был наказан вполне.
Голос у парня сел, а пересохшие губы не без труда вымолвили несколько слов.
Он не просил объяснений — он умолял!
Джилл, однако, смилостивилась не сразу.
— Невидимое сияние смерти… — произнесла она низким утробным голосом.