Выбрать главу

Предчувствия?

Сколько раз потом, позже, когда все уже произошло, его спрашивали о предчувствиях?

Раз сто, никак не меньше.

Сам же он последние дни, случалось, часами напролет думал о том же. Вернее, вспоминал, анализировал, пытался обнаружить в этом совсем недалеком прошлом какой-то отголосок грядущей трагедии.

Предупреждающий знак судьбы.

Пусть даже намек — незначительный и невнятный.

Не было ничего!

Не было!

Костас готов был принести любую клятву.

Но что за толк в клятвах теперь, если в тот день настроение у всех было превосходным.

— Костас! — Доктор Эрхард заглянул к нему спустя некоторое время после обеда. — Ваша связь все еще бастует?

— Как и ваша, профессор.

— Да-да. Не могу сказать, что я так уж горю желанием сообщить миру о нашей находке, тем более что наш молодой друг наверняка уже растрезвонил об этом. И — можете не сомневаться! — к тому же дал волю своей фантазии. Однако для серьезных опасений, пожалуй, нет оснований. Череп Влада Третьего — не летающая тарелка, и потому нашествие любопытствующих нам не грозит. Связь с миром, однако, нужна. В конце концов, я должен сообщить о том, что произошло, официально, и в первую очередь тем, кто, собственно…

Рихард Эрхард неожиданно замялся.

Костас держал вежливую паузу, что отнюдь не мешало ему мысленно продолжить смешавшегося профессора:

«…заказал наши изыскания и щедро финансирует деятельность экспедиции. Об этом можете не беспокоиться, герр профессор. Давно исполнено».

Пауза между тем затянулась.

И Костасу попросту надоело ждать.

— Я вас понимаю, Рихард. Связь, разумеется, надо восстановить. Собственно, я и собирался именно сейчас идти вниз, в деревню. Позвонить. Сообщить. Возможно, заказать новый комплект аппаратуры. И вообще прояснить обстановку. Так что если у вас нет возражений…

— Нет-нет, какие могут быть возражения? Вот только… новый комплект? Он вряд ли понадобится. По крайней мере в этом сезоне. Думаю, нам скажут, что пора сворачивать работы. Тем более теперь, когда есть такой результат. Так что отправляйтесь, друг мой. И поторапливайтесь, с каждым днем темнеет заметно раньше. Впрочем, если вдруг что-то задержит вас дотемна — не беда. Вернетесь завтра утром, в деревне, кажется, можно переночевать…

«И еще как!» Костас снова мысленно подхватил неспешную речь профессора.

В памяти немедленно отразилось нечто совершенно конкретное.

И настолько приятное во всех отношениях, что, легко спускаясь по склону горы, он уже совершенно точно знал, что никак не успеет вернуться в лагерь до наступления темноты.

Равно как и то, где, и тем более с кем, проведет ближайшую ночь.

Какие там предчувствия и знаки судьбы!

Умный тридцатисемилетний мужчина, как ребенок, радовался предстоящим забавам.

Мог ли он знать, что маленькие плотские радости, которые на самом деле ожидали его в крохотной деревушке внизу, сутки спустя чужая, бесстрастная рука, поразмыслив, втиснет в короткое, емкое и не слишком приятное на слух слово — алиби.

Спасая тем самым его, Костаса Катакаподиса, свободу, а быть может — и жизнь.

Мог ли он знать?

И кому из смертных, скажите на милость, вообще по силам предположить такое?!

В лагерь он возвратился ранним утром.

Косые яркие солнечные лучи насквозь пронизывали пространство.

Тонкая предрассветная дымка еще клубилась, цепляясь за мохнатые лапы деревьев, пыталась избежать неминуемого, задержаться на поверхности земли, спрятаться в густых зарослях кустарника, залечь густыми тенями вокруг замшелых крепостных развалин.

Тщетно!

Наступающий день безжалостно гнал ее прочь.

Ему хотелось быть ярким и красочным — полутени были ни к чему.

Лагерь вопреки ожиданиям Костаса еще спал.

Это была воистину нечаянная радость, потому что физическое состояние блудного сына никак не располагало к общению с кем-либо.

Радости жизни, вкушенные накануне, теперь жестоко терзали тело.

Что же касается души, то она дремала, избегая воспоминаний.

Так было спокойнее.

Утро было прохладным, как, впрочем, почти всегда теперь, в конце августа.

Ночи — те и вовсе были студеными и сырыми.

Совсем осенними уже стали ночи.

И, тем не менее, полог палатки Джилл Норман оказался распахнутым.

Это было странно — даже мутное с похмелья сознание Костаса отозвалось слабым удивлением.

Во-первых, Джилл постоянно мерзла даже в теплую погоду. Что уж говорить о промозглой ночи!

Во-вторых, и это было известно Костасу лучше, чем кому-либо в экспедиции, девушка постоянно простужалась. Он, в свою очередь, исправно снабжал ее лекарствами, которые Джилл потребляла с явным удовольствием и немедленно требовала новых. Джилл Норман опреде-денно принадлежала к той породе женщин, которые обожают лечиться.

И помешаны на своем здоровье.

Вот в чем было дело!

Распахнутый полог ее палатки крепко зацепился в сознании Костаса и пульсировал там красным маячком тревоги.

— Джилл!

Он попытался докричаться до нее с того места, где стоял, — двигаться было тяжело и, понятное дело, совершенно не хотелось.

В ответ — тишина.

«Ну, разумеется! Молодые, здоровые особы, ведущие к тому же правильный образ жизни, спят поутру крепким сном праведниц. И потому пожилым, невыспавшимся алкоголикам приходится…»

Пребывая в состоянии похмельного синдрома, Костас, как правило, выражался в высшей степени иронично.

Он и теперь остался верен себе.

— Джилл!

Из палатки тянуло сладким ароматом модного парфю-ма, к нему примешивался слабый запах лекарств.

«Еще бы! Она перетаскала к себе добрую половину лагерного запаса медикаментов. Но дрыхнет по ночам с открытой форточкой. Какой, к черту, форточкой? Что за ересь я несу?..»

— Джилл, это Костас. Извини за беспокойство, но сейчас ты рискуешь схватить воспаление легких…

Он прокричал это, почти засунув голову в палатку. Она не отозвалась.

— Джилл, с тобой все в порядке? Внутри палатки стоял полумрак.

Но спящая Джил, застегнутая по самые брови в спальном мешке, была отчетливо различима.

Костас аккуратно, чтобы не испугать девушку, коснулся кончиками пальцев ее высокого, выпуклого лба — единственной, в принципе, доступной части тела.

И немедленно отдернул руку.

Систематическую выдачу аспирина UPSA Джилл Норман, разумеется, трудно назвать медицинской практикой, и тем не менее по образованию Костас Катакаподис все-таки был врачом.

Температура тела, к которому он только что прикоснулся, давала все основания предполагать, что жизнь покинула его.

Как минимум несколько часов тому назад.

Телефон спутниковой связи работал исправно.

Накануне в деревне Костасу объяснили, что минувшей ночью и днем на Солнце бушевали магнитные бури — об этом много раз предупреждали по радио и телевидению.

Теперь бури стихли, и телефон работал, как часы.

Однако ничего этого Костас, похоже, даже не вспомнил.

Спустя сорок минут, обессиленный, мало похожий на себя, он рухнул грудью на стойку маленького деревенского бара.

— Они мертвые…

Губы с трудом разомкнулись, произнося страшные слова.

А невидящий взгляд, устремленный на барменшу, будет еще долго преследовать ее в ночных кошмарах.

Ярко-голубые глаза красавца грека, ночь с которым еще напоминала о себе сладкой ломотой во всем теле, были сейчас белыми безумными глазами выходца с того света.

— Они мертвые, — повторил он тем же лишенным интонаций голосом. И, помолчав, добавил:

— Все.

Эту историю, короткую и страшную, Костас Катакаподис повторил, наверное, сотню раз.

Разузнать подробности событий, предшествующих загадочной гибели экспедиции, стремились самые разные люди — от следователя криминальной полиции до репортера криминальной хроники.

В конце концов, ему поверили.