Выбрать главу

Фантазии репортера Гурского

Сомнения не часто посещали репортера Гурского.

Решения — большие и малые — вызревали в его сознании, как правило, стремительно. Отдаленно они напоминали всполохи дальних зарниц в кромешной тьме беспросветного южного неба. Вспыхивали себе вдруг, сами по себе — короткие, но яркие. Никоим образом не связанные с тем, что происходило вокруг, не имеющие отношения к тому, о чем размышлял в этот момент Гурский.

Это было не из таковских.

Родилось не вдруг и отнюдь не случайно.

Можно сказать, что дитя было желанным, его давно ждали и уж не чаяли обзавестись ненаглядным, как оно во всей красе явилось на свет.

В груди у Гурского разлился приятный свежий холодок — признак сильного, восторженного волнения, радостного смятения чувств и — главное! — предвестия большого, осязаемого успеха.

Может быть, даже славы.

Пора уж!

В глаза близко заглядывал четвертый десяток, дышал неласковой прохладой вечности и усмехался недобро, с некоторой даже издевкой.

Дескать, что, брат? Сам вижу — без изменений. Так и запишем пока: репортер Гурский — личность, конечно, амбициозная, но — как бы это сказать повежливее? — без особого толку.

Бодливой корове, как известно, Бог рог не дает.

Очень точно подмечено и словно для вас придумано.

Не слышали?

Напрасно!

Потрясающе емкий образчик народной мудрости.

В такие минуты Гурского обуревала тупая, безысходная и бессильная ярость. Чувство невыносимое, изматывающее Душу сильнее любой самой черной тоски.

Но, похоже, забрезжило где-то вдали, у самого горизонта.

И ярко забрезжило, разливаясь в полнеба.

Идея была грандиозной, блестящей и, главное, открывала перспективы, очертания которых только угадывало буйное воображение Сергея Гурского.

А поначалу…

Вспоминая об этом, Гурский немедленно покрывался холодным липким потом — верный признак того, что напуган всерьез.

Поначалу он чуть было не захлопнул дверь перед самым носом своего нечаянного счастья.

Поначалу он буквально заходился в приступе бешеной зависти и злости, мысленно проклинал судьбу, а вслух говорил едкие, обличительные речи, потому что сгоряча снова счел себя обделенным.

Обойденным на крутом повороте.

И где? На той трассе, где ему, Рурскому, известна была каждая пядь дорожного полотна, каждая ямка описана многократно.

Даже та, которой на самом деле никогда не существовало в природе…

Надо полагать, что где-то на этом пассаже Гурского посетило озарение.

И чужая, раздражающая до чесоточного зуда, невыносимая своим повсеместным дребезжанием сенсация неожиданно предстала в совершенно ином образе.

Образе настолько близком, что в груди Гурского .немедленно вспорхнул судьбоносный холодок.

Вестник перемен.

То обстоятельство, что сенсация была чужой, плеснуло в ожившую душу Гурского дополнительную пригоршню надежды.

Причем изрядную.

Плагиат в той или иной форме давно уже стал любимым жанром Сергея Гурского, премудростями и тонкостями которого он владел в совершенстве.

С ним даже перестали судиться и только периодически пытались врезать по физиономии, но Гурский давно освоил несколько нехитрых приемов — и от пощечин уворачивался довольно ловко.

Словом, игра предстояла на поле хорошо знакомом.

И правила этой игры, вернее, тайные ее ходы, хитрые, малоизвестные приемы — уж кто-кто, а репортер Гурский знал доподлинно!

Неделю кряду, а быть может, уже дней десять, злобствуя, Гурский чуть было не впал в депрессию, а потому не слишком следил за временем — местная пресса отдавала первые полосы и самое дорогое эфирное время хронике страшной «румынской трагедии».

Да и не хронике, собственно, описание событий легко укладывалось в несколько скупых, но оттого еще более ужасных строк, — а смакованию подробностей.

Тут уж воистину грех было не развернуться.

Тема позволяла и даже обязывала.

За окнами его холостяцкой квартиры давно уж стояла непроглядная темень.

Но это было даже к лучшему — в редакции наверняка ни души, и, стало быть, единственная линия Интернета свободна.

Через полчаса Гурский намертво прилип к монитору старенького редакционного компьютера.

Полные, потные, не слишком ловкие пальцы беспощадно молотили по разбитой клавиатуре, часто «мазали» мимо нужных клавиш — машина в ответ путалась, открывала непонятные страницы или вывешивала во весь экран монитора ехидное сообщение: «Сервер не найден!»

— Пива нет! — Гурский, кривляясь, передразнивал глупое железо голосом давно уж канувшей в Лету золотозубой Зойки — продавщицы из пивного ларька на пюОивокзальной площади.

Пива теперь, слава Богу, везде было вдосыть, но безобиднейшая, по сути, фраза на долгие годы засела в сознании целого поколения символом злобного, беспощадного глумления.

Впрочем, даже монументальной Зойке не всегда удавалось сдержать сокрушительный натиск молодого газетчика, случалось, отступала и она, снисходительно усмехалась густо накрашенным ртом, ослепляя собеседника роскошным сиянием протезного золота.

Компьютер — не Зойка, но и он в конце концов извлекал из виртуальных глубин то, что требовалось сейчас Гурскому.

В голове репортера промелькнула даже некая благодарственная мыслишка, которую при случае вполне можно было бы облечь в нечто задумчиво-одобрительное, если возникнет вдруг необходимость высказаться по поводу Сети.

Просто так думать Гурский не любил.

А мыслишка была всего лишь о том, что, не будь на свете глобальной Сети, сколько пыльной газетной и журнальной бумаги пришлось бы разгребать теперь в поисках крупиц информации, от которой, собственно говоря, сам, дурак, досадливо отмахивался накануне.

Потому что «завидки брали» — так говорили когда-то давно, в детстве.

Впрочем, менее всего волновали сейчас Гурского детские воспоминания.

Хроника — да!

Но нечто, помимо хроники, куда больше!

"В горах Трансильвании при загадочных обстоятельствах погибла вся экспедиция известного немецкого археолога, работавшая над раскопками знаменитого замка Поенари, принадлежащего некогда…

Результат долгой — на протяжении всего лета — кропотливой работы ученых превзошел все ожидания.

Разбирая очередной каменный завал, доктор Эрхард наткнулся на удивительный череп…

В единственном интервью, которое ученый успел дать британскому журналисту, он высказал уверенность в том, что загадочный череп принадлежит именно Владу Пронзателю — румынскому аристократу, жившему в XV веке и убитому в 1476 году…

Результаты многочисленных биогенетических анализов потрясли даже невозмутимого ученого и его соратников — выяснилось, что отдельные клетки в тканях черепа, пролежавшего в земле более пятисот лет, живы!

Есть все основания полагать, что мир стоял на пороге выдающегося открытия, способного не только пролить свет на тайны прошлого, но и предоставить материал для современных исследований, привлекающих к себе пристальное внимание…"

Вот!!!

Гурский буквально приник к монитору.

Вот оно!

Мелкая дрожь, незаметно подкравшись, вдруг сотрясла влажные пальцы.

И еще — руки неожиданно сковало холодом. Липкая пленка пота, вечно покрывающая ладони Гурского, внезапно стала ледяной.

"…Таинственная гибель шестерых участников экспедиции оттеснила на второй план исторические, научные и околонаучные дебаты, которые непременно кипели бы сейчас.

Страшная трагедия в поенарских развалинах загоняет рассудок в одно-единственное русло.

Кто?

Зачем?

И почему таким варварским способом расправился с профессором Эрхардом и пятью его коллегами?

Седьмого участника экспедиции — греческого врача Костаса Катакаподиса — вот уж кто, вне всякого сомнения, родился в рубашке! — той ночью не было в лагере. Алиби его не вызывает сомнений у следствия…

…мнения судебно-медицинских экспертов разделились.

Весьма вероятно, впрочем, что это произошло по очень простой причине. Никто из специалистов не может с уверенностью сказать, каким именно способом тела погибших были полностью обескровлены.