— Мне бы не хотелось выглядеть навязчивым жалобщиком, отнимая время у вашей светлости… К тому же господа, которые вас ожидают, наверняка крайне дорожат своим. Возможно, после беседы с ними ваша светлость найдет несколько минут, чтобы выслушать меня?
— О чем речь, старина! Считайте, что мы договорились. Итак, меня ожидают, вы сказали?
— Доктор Хейнике, доктор фон Бок, доктор Гринберг и доктор Штраус.
— Двое из них, как я понимаю, врачи. Двое других — адвокаты. Не так ли?
— Совершенно так, мой господин. Однако все именуются докторами.
— Звучит убедительней.
— Не берусь судить. Позвольте проводить вас в кабинет.
— Туда я загляну непременно. Но прежде хотелось бы… Владислав… Он… еще в доме, как я понимаю?
— Тело его светлости? Разумеется. Вы хотите взглянуть на него теперь же?
— Да, если это возможно.
— Как вам угодно, сэр.
Тон старика заметно изменился.
Лорду Джулиану даже показалось, что старческий голос предательски дрогнул.
Однако лицо дворецкого осталось бесстрастным, а тонко поджатые губы выражали, скорее, осуждение.
В итоге Тони так и не понял, тронуло старика его желание или что-то в нем вызвало неодобрение, а возможно — и рассердило.
Молча они пересекли небольшой полутемный и, верно, оттого довольно мрачный холл и ступили на широкую парадную лестницу.
Родовое гнездо Текских изнутри выглядело более внушительно, чем снаружи.
По крайней мере более достойно.
Однако настораживало суровым, торжественным стилем убранства.
Готика господствовала здесь повсеместно, и это сразу же настраивало на определенный лад.
Следуя за стариком по широким скрипучим ступеням, Тони мельком подумал, что вряд ли хотел бы поселиться под этой крышей, пусть и в качестве гостя.
Слава Богу, Влад никогда не звал погостить.
Они миновали узкий коридор, на стенах которого смутно различимы были темные полотна в тяжелых багетах.
Что изображено на картинах, с ходу было не разглядеть.
Правда, в какую-то секунду Тони остро почувствовал на себе чей-то взгляд и, присмотревшись, различил два глаза, блеснувших из темного проема овальной рамы.
Возможно, и остальные полотна были портретами.
— Это здесь.
Голос дворецкого прервал его размышления. Они остановились возле небольшой узкой двери, плотно закрытой.
— Надеюсь, вы готовы, — неожиданно добавил старик, и Тони, разумеется, не понял смысла загадочной фразы, но что-то удержало его от вопросов.
Дверь отворилась.
Небольшая комната со сводчатым деревянным потолком, очевидно, служила Владиславу спальней: большую часть пространства занимало внушительных размеров старинное ложе.
Четыре черных резных колонны сторожевыми столбами встали по углам кровати, они же служили основанием массивному резному навесу, с которого тяжело падал плотный, темного бархата балдахин.
В подножии ложа полотнище балдахина было раздвинуто, тяжелый бархат собран глубокими складками, надежно закреплен у колонн толстым витым шнуром с кистями.
В изголовье кровати на белой стене виднелось большое распятие, так потемневшее от времени, что невозможно было определить, из чего изготовлены крест и фигура Спасителя. Было это серебро, превратившееся с годами в одну сплошную чернь? Или другой металл? Или крест был вырезан из того же черного дерева, которым обшиты стены и потолок?
Пустые, совсем не уместные теперь мысли метались в голове Энтони.
И он хорошо понимал их природу.
Трусила душа.
Изо всех сил пыталась оттянуть страшную минуту.
Для того чтобы взглянуть на ложе, а вернее, на того, кто покоился на нем вечным уже покоем, потребовалось усилие воли.
И немалое.
Можно сказать, что Тони заставил себя перевести глаза.
…Первой его реакцией было облегчение. А первой мыслью: «Произошла ошибка. Чудовищная, нелепая, невозможная в принципе. Но — ошибка».
Человек, чье безжизненное тело лежало на старинном ложе, был не Владислав Текский. Никак не он.
Влад Текский был ровесником Энтони Джулиана.
Почившему в бозе старцу было на вид не меньше семидесяти лет.
Состариться до такой степени за год с небольшим, минувший с памятной встречи в Париже, он не мог.
И вообще никто не мог.
Кожа человека, которого в силу какой-то дикой ошибки или странной фантасмагории пытались выдать за герцога Текского, была неестественно — в голубизну — бледна и тонка, как пергамент.
Кожа древнего старца, к тому же тяжело больного, долгое время прикованного к постели, лишенного солнечного света и свежего ветра, — вот что это было такое.
Глазницы покойного глубоко ввалились, их обметали густые черные тени.
Нос сильно заострился и заметно вытянулся.
А губы — губ на этом лице не было вовсе.
Тонкая запавшая складка над подбородком — и все.
— Это…
Голоса своего Энтони Джулиан не узнал.
Кто-то другой едва слышно произнес одно-единственное слово.
И запнулся в растерянности.
Однако старик, молчаливо наблюдавший за происходящим, нисколько не удивился.
— Со мной случилось то же, ваша светлость, только еще хуже. Прошло всего два месяца с того дня, когда мой господин прогнал меня и всю прислугу, что оставалась при нем последние годы, — всего-то пять человек, если считать всех нас вместе. Два месяца! А я, в точности как вы сейчас, не верил глазам. «Это не он!» — только и было что сказать. Сказал, а дальше — не помню. Очнулся в гостиной на диване, и оба доктора подле меня. Они толкуют, что это болезнь так изуродовала его светлость. А я до сих пор не возьму в толк: что это за болезнь?
— Значит, два месяца назад он был здоров?
— Я бы не взялся это утверждать, ваша светлость. Нет, не взялся. Скорее уж я бы сказал, что мой господин последнее время болел. Сильно болел. Да, сильно и… странно.
— Не понимаю, черт побери, о чем вы толкуете, старина! Что значит странно?
— Если его светлости угодно знать мое мнение, я бы сказал, что это была не телесная болезнь.
— Не телесная? Что за чушь? Какая же в таком случае?.. А-а-а! Понимаю. Душевная. Владислав был не в себе, вы это хотите сказать?
— Никогда не осмелился бы произнести такое!
— Так что же?
— Он… страдал. Да, страдал и подвержен был странным опасениям, вот что я могу сказать, отвечая на ваш вопрос.
— Страдал? Но от чего же, если не от боли, и что за страшные опасения? Говорите толком, старина! Ей-богу, вы испытываете мое терпение.
— Прошу простить, ваша светлость. Нижайше прошу простить. Но, если вы позволите, я все же хотел бы ответить на ваши вопросы потом. Пусть сначала ученые доктора скажут свое слово. Я бы хотел — потом. Если можно — потом. Так будет лучше.
— Что ж, это верно, пожалуй. Ладно, ведите к докторам.
Невнятные речи старого дворецкого, туманные намеки, смысл которых не сразу доходил до сознания, изрядно разозлили Тони.
Однако приступ раздражения, как ни странно, пришелся как нельзя более кстати.
Гнев вытеснил из души растерянность.
Препираясь со стариком, Тони окончательно пришел в себя.
Прежде чем последовать за слугой, он еще раз пристально взглянул на мертвое тело.
Внимательно и, насколько мог, беспристрастно.
Сквозь лишенные жизни, заострившиеся черты лица смутно проступил знакомый облик.
Что-то неясное, едва различимое, но знакомое с детства увиделось вдруг.
И сразу же рассеялось наваждение, тоскливо защемило в груди.
«Что с тобой приключилось, Влад, дружище? Что такое страшное обрушилось на тебя, дорогой?»
Переступая порог сумеречной спальни, Энтони Джулиан смахнул с ресниц слезу.
«Но, черт меня побери, Влад, если в этом повинен кто-то… кто-то, живущий в этом мире… Ему придется держать ответ. Как минимум передо мной. А это не так-то просто! Совсем не просто, если вдуматься. Тому есть примеры».
Стивен Мур
Это было поистине удивительно и, безусловно, наталкивало на мысль о неслучайных превратностях судьбы.