Ничего не увидел Костас поначалу, и ощущение бесконечной подземной пустыни немедленно завладело сознанием, вселив скорее тревогу, нежели успокоив.
Однако очень скоро он разглядел пределы свободного пространства: рассеянный и сильно поблекший луч уперся в стену, издалека показавшуюся такой же каменной и шероховатой, как и стены в замке.
Что ж, это было логично.
Многоэтажное подземелье — вполне в духе коварного рыцаря Дракулы.
К тому же снабженное хитроумными ловушками.
Костас ни секунды не сомневался, что, заглядевшись на портрет поенарской мадонны, угодил именно в ловушку для таких любопытных ротозеев, как он, ловко упрятанную в правильном месте.
Надо полагать, замок был напичкан и другими, предназначенными для незваных гостей, более искушенных.
Впрочем, теперь это не имело значения.
Он был в западне и понятия не имел, каким образом станет выбираться отсюда.
Луч фонарика между тем медленно шарил впотьмах.
Скоро стало ясно: пролетев неведомое — но изрядное — расстояние, Костас оказался в просторном помещении.
При желании его можно было назвать залом, пребывая в дурном настроении — подвалом, но как бы там ни было — здесь было просторно, сухо, прохладно, чувствовался постоянный приток свежего воздуха, хотя не наблюдалось ни одного источника света.
Почва под ногами была песчаной, мягкой и немного зыбкой, но не настолько, чтобы, поднявшись на ноги, Костас потерял равновесие. К тому же — пустота.
Ощущение пустоты по-прежнему преследовало его, однако больше не тревожило. Скорее — успокаивало. Но это длилось недолго.
Сделав несколько робких шагов, он постепенно обрел некоторую уверенность, и нетерпение скользкой коварной змейкой заползло в душу. Хотелось скорее разобраться в ситуации: понять, где именно очутился и — главное — как быть дальше?
Что бы ни случилось, сидеть сложа руки Костас Катакаподис не собирался. По крайней мере до той поры, пока силы не оставили его. А до того страшного мига было, слава Богу, еще далеко.
К тому же — любопытство.
Крохотной лапкой оно уже царапало душу.
Словом, уверенности у Костаса прибывало.
Как вдруг…
Запнувшись об это очередное «вдруг», он чуть было не упал, подумал о следующей ловушке и даже успел мысленно поинтересоваться: как много их здесь? И сколь глубоко — в этой связи — подземелье?
Но — обошлось.
Он устоял на ногах и только больно ушиб коленку — препятствие было невысоким.
Луч фонарика немедленно прыгнул вниз, сорвавшись с каменного поднебесья, которое за секунду до этого внимательно обследовал Костас в поисках отверстия или хотя бы расщелины.
«И поделом — нечего витать в облаках!» — еще успел подумать он.
А после на некоторое время лишился способности соображать и уж тем более — иронизировать.
В узкой полосе яркого света Костасу открылось зрелище, повергшее его в шок.
А вернее — в ужас.
Препятствие, на которое он налетел впотьмах, было распахнутой каменной гробницей.
И тот, кто покоился в этой странной усыпальнице, в ярком свете фонаря предстал перед Костасом во всем ужасном великолепии.
Именно так — ужасном великолепии.
Ужасным был вид останков — ибо скелет, погребенный в каменном гробу, был обезглавлен.
Великолепным было убранство — камзол из златотканой парчи, обильно расшитый драгоценными камнями.
Руки покойного при погребении скрещены были на груди, теперь остались от них только хрупкие фаланги костей, но и они по-прежнему сжимали рукоятку тяжелого меча,
Выполненную в форме головы дракона, хищно оскалившего пасть. Вместо глаз чудовища тускло мерцали в полумраке два огромных изумруда. Ножны меча покрыты были искусным орнаментом, в канве которого также сплелись грозные чудища — драконы, усыпанные изумрудами и рубинами. Отчего казалось, что сошлись могучие монстры в смертельной схватке и живая алая кровь брызжет, скатываясь по зеленым чешуйчатым телам.
Оцепенение постепенно проходило.
Однако ж Костас все еще стоял, не в силах пошевелиться и отвести глаз от сплетения драконьих тел на драгоценных ножнах рыцарского меча.
Зрелище завораживало.
Рассудок очнулся первым, и стала понятна мистическая притягательность орнамента.
Многочисленные рубины на ножнах были выложены так искусно, что казалось — живая кровь беспрестанно струится меж сплетенных драконьих тел, не проливается наземь, растекаясь густыми страшными лужицами, растворяется в бесконечности — и значит, где-то там, в субстанциях неведомых, рождается новая жизнь.
Ибо живая кровь на то и жива, чтобы всегда продолжать жизнь и знаменовать ее, а не смерть вовсе.
А смерть — что же?
Она вечно бродит рядом, в надежде на случайную наживу. И порой получает свое.
Но только — порой.
Так было и так будет.
Всегда.
Во веки веков.
Аминь.
Костас вздрогнул, окончательно приходя в себя.
Что за странные мысли роились в его голове?
Чужие — вне всякого сомнения — мысли.
Но не чуждые ему.
Нет, не чуждые.
Как странно.
Впрочем, одно было ясно — чужие или нет, странные Мысли пошли ему на пользу.
Настолько, что достало сил и смелости низко склониться над загадочными останками и даже коснуться их рукой. Напрасно.
Мерцающая золотом парча, казавшаяся на расстоянии прочной, совсем не тронутой временем, от слабого прикосновения пальцев немедленно рассыпалась в прах. Костас стремительно отдернул руку. И даже отступил на шаг от саркофага. Поздно.
В том месте, где дерзкая рука смертного коснулась древних останков, образовалось небольшое отверстие, в котором отчетливо белело нечто — вероятнее всего, одна из костей скелета.
Поначалу Костас не хотел даже приближаться к захоронению.
Не от страха, но из боязни повредить еще что-нибудь. Однако в образовавшейся дыре что-то блеснуло. Костас направил туда луч фонарика и, следуя за ним, вроде бы непроизвольно снова шагнул вперед, вплотную приблизившись к саркофагу.
Зрение не обмануло: под парчовым камзолом покойный носил крест.
Небольшое — по виду — золотое распятие. Нечто в нем, однако, привлекло внимание Костаса. Нечто необычное.
С превеликой осторожностью, дабы — упаси Боже — не коснуться чего-либо еще в облачении погребенного, тем паче его самого, а вернее — его костей, Костас склонился над останками.
Православный крест на груди рыцаря был и вправду не совсем обычным, а вернее — совсем не обычным.
У ног Спасителя, будто бы обнимая его колени, распластался дракон. Голова чудовища была высоко поднята вверх и взгляд устремлен на умирающего Христа.
Крест был небольшим, однако древний мастер сумел отразить состояние зверя.
Поза и, казалось, даже взгляд крохотных, едва различимых глаз дышали глубокой тоской.
Сомнений не оставалось — чудище глубоко скорбело и, возможно, готовилось, как верный пес, умереть у ног распятого хозяина.
— Дракон, скорбящий у креста Господня? Боже правый, но ведь это, наверное, ересь? — Костас медленно перекрестился. — Дракон, скорбящий у креста… Дракон на службе сил Господних…
Что-то такое ведь говорил старый доктор Эрхард, царствие ему небесное. Вот кто ликовал бы теперь по-настоящему. Не безымянный череп, а целое и почти не тронутое временем тело, вернее — его останки.
И с массой атрибутов.
Причем наверняка каждая из мельчайших деталей одежды и оружия скажет специалисту во сто крат больше, чем скупой набор букв и цифр в современном паспорте офицеру эмиграционного контроля.
Один только меч!
Даже он, полный невежда в сложных, запутанных науках — истории, .археологии, генеалогии, — едва только взглянув на него, сразу понял, кому принадлежало грозное оружие.
И, стало быть, чьи останки покоятся в каменной гробнице.
Сам Дракула, великий и ужасный, покоился в этой подземной усыпальнице.
Обезглавленный, как и утверждал профессор Эрхард.